Сети блеска…

…Не предвещали ничего необычного в холодную, туманную ночь, щедро окрашиваемую в черные листья воем волков и… вовсе не сочетающимся с ним разгаром позднего веселья. Это баронесса Спайдхит бурно отмечала свой, всегда искусственно стремящийся стрелками времени назад, День Рождения.
Как ни странно, а, может, даже привычно, этот праздник совсем не пропускал отголоска грядущих Перемен за мелодичным постукиванием бокалов, бешено гремящего пианино, вынужденного под руками хозяйки издавать какие-то хаотичные, страшноватые мелодии. Оно, казалось, совсем забыло, что…
Наверху, где все еще витал светлый дух грез и тишины детства, малышка Хелен – племянница баронессы, все не может уснуть, хотя, не считая шума празднования, тишина вокруг была свежей, усыпляющей и время было достаточно позднее, досадно тикающее стрелками о необходимости спать.
Хелен с тоской взглянула в сторону часов и встала с постели: она надеялась пойти к тете и… просто еще раз услышать: «Марш спать, негодница!» (что воспринималось как благовейное: «Спокойной ночи!», снова вернуться, терпеть одиночество и ждать, когда так грустно скрывшаяся луна убаюкает загадочными аккордами. Как ни чуден этот путь, он был довольно привычным – девочка уже стояла под дверью и не решалась спуститься по просторной лестнице к родственнице.
Не потому, что она знала, что снова получит почему-то обидную и скучную правдой оплеуху от баронессы, сопровождающуюся словами: «Что за ребяческие глупости! Мигом к себе! И займи сама себя, пока не уснешь – ведь ты скоро уже на выданье!...». А из-за того, что чувствовала, сегодня что-то необычное посетит ее круг коротаний дней за чтением и прогулками; хоровод увеселений ее тети, так отдаляющий простое внимание.
Но его ждать снова не приходилось: Хелен имела неосторожность неслышно подойти к родственнице, когда к Спайдхит уже направлялись подозрительные «знакомые». Они льстиво-сконфуженно отшатнулись, высокомерно смолкнув и поглядывая на новую посетительницу салона, обычно тщательно запирающуюся на замок. Некоторые дамы шептались и пересмеивались, исподтишка указывая пальцем на Хелен.
И ее уже ничто подобное не смущало – всех аристократов потешал ее маленький рост, детское выражение лица и тоненькая фигура, болезненно-мраморно-бледное личико и вечно всклоченные, от вынужденных ранних просыпаний по болезни, черные волосы с темными, глубокие и чуть мутно слезящиеся глаза, обрамленные трогательными тусклыми кругами, и простенькие платья.
Сейчас одно из таких, длинное, старенькое и нескладное, беспечно, не теряя отблеска живительной надежды, спешило к родственнице своей хозяйки – к роскошно одетой, с красивым холодным лицом, с огненно-медными волосами женщине.
- Тетя, я опять не могу уснуть! – по-детски робко призналась Хелен и аккуратно прижалась к баронессе.
Однако, та только сконфузилась от происходящего и на секунду потеряла над собой контроль.
- И это моя вина, несносная девчонка?! И я обязана тебя до сих пор убаюкивать?!...Ты мне уже надоела этим!!... Вот я тебе задам!... – закричала Спайдхит, оттолкнув от себя племянницу и замахнувшись на нее.
Бедняжка съежилась и приготовилась напоследок взглянуть честно-преданными глазами на свою чуть близкую по родству мучительницу. Как увидела, что та изменилась в лице, и поспешила за направлением ее льстивого взгляда: в дверях стоял высокий, растерянно озирающийся по сторонам, юноша в цилиндре и небрежно накинутом плаще.
В руках у него воровато словно искала чего-то лорнетка со столь изысканной черной оправой и острым наконечником, что можно было спутать этот род очков одновременно с маской и с…кинжалом. И вместе с загадочностью он внушал знатное происхождение, комфортные условия жизни (об этом можно было догадаться по алчному огоньку в глазах баронессы).
- Что вам угодно, любезный? – сразу послышались нотки ее голоса, заманивающие в блестящие сети.
- Я потерял дорогу домой, туман – вина этому! – неохотно ответил юноша, напряженно сжимая в руках лорнетку.
- Быть может, тогда отправитесь домой завтра? – кокетливо завела песню баронесса, не понимая, что ничем не примечательный плащ и цилиндр не могут завестись у богача. – А то сейчас туман усилился и холод… Здесь же тепло и весело!...
- Ладно! – весьма кисло согласился гость, словно от ошибки или разочарования. Он, ни слова ни говоря, скромно присел неподалеку от дам, тотчас принявшихся хлопать глазками и улыбаться. Хелен с интересом наблюдала за ним: чувствовалось, что он точно так же устал от вечного карнавала легкости досуга и не прислушивается к притворству. Словно он был для нее и незнакомцем и… родным!
Как будто гость мог подарить немного красок в серый и скомканный лист ее жизни. Но почему тогда внутренний голос подсказывал, что пусть лучше все это ограничиться эфемерным, самообманом, вроде дружбы Хелен с единственной собеседницей – луной? Почему он, шепчущий робко о неприятном сне в чужом обществе, вдруг отыскал глазами ее и…
На миг, казалось, все часы остановились и отчеканили мистически ход своих стрелок: незнакомец, как-то странно всматриваясь (будто одновременно пугаясь и радуясь) в лорнетку на племянницу баронессы. Она же стояла, довольно ревностно сжав губы в неприятную полоску и бесцеремонно толкнула завороженную, необычностью сочетаний игр мига, родственницу.
- Марш спать, нечего тебе пялиться на гостя, я не разрешаю!!! – прошипела она, больно взяв за руку и потащив по лестнице.
- Но тетя, вы не хотите мне дать лекарства, укрыть?… Поговорить со мной, а то я не могу уснуть? – жалобно притронулась к пышному платью Спайдхит Хелен.
- Да я тебя видеть не желаю!!! – снова упустила узды своего хладного нрава та, еще яростнее ведя девочку к унылому заточению в комнате. – Сиди там сама, и тихо!... Не то вновь всыплю тебе за непослушание!...
Эти слова обычно подкрепляли синяки на маленьком, дрожащем, болезненно-бледном теле. Но сейчас они растаяли под… взволнованным взглядом гостя.
- Почему вы отталкиваете девочку, если она хотела побыть с вами? – спросил он, все время что-то напряженно обдумывая.
- Это моя племянница, и она болеет! – смягчаясь, бросила баронесса, фальшиво погладив Хелен по голове. – Ей нужно спать, а мне некогда…
Юноша, задумчиво теребящий лорнетку, чуть поморщился: это выглядело неудачным плевком в солнце, не украшающим никого. И все же что-то сдерживало ее негодование. Он учтиво поклонился.
- Если вам некогда, я уложу спать вашу племянницу… Вы не против? – осведомился он, поправляя плащ.
- Конечно же нет!... – с облегчением и радостью воскликнула та, не держась от излюбленной забавы – кокетства, - Как это мило с вашей стороны… А мне даже не известно ваше простодушное, благородное имя…
- Оно вам ни к чему… Благодарю! – вкрадчиво, но тактично ответил гость и, зачем-то приблизив лорнетку, поцеловал руку самодовольной баронессе, поспешно и бережно взяв за руку Хелен.
Она все находила понятным и… странным: и то, что гость предпочел всю дорогу расспрашивать ее о жизни и окружении, искренне удивляясь, как «такую тихую девочку могут не любить и бросать под замок».
Юноша даже вспоминал, что «неохотно уйдет домой, если не оставит никакую память о такой хорошей девочке». Хелен это немного веселило, ведь она все же не понимала и не знала смысла теплых и философски звучащих фраз юноши о «непонятном ручье его жизни, который не может найти самое ценное и постоянно опасается сетей блеска».
Девочка удивлялась, что их много, так много, и вид их совсем не безобиден – странно, но гость подробно стал рассказывать ей обо всех ловушках и опасностях настоящего и будущего, бережно дав лекарства и укрыв ветхим одеялом и словно торопясь сказать мысль. Это дивное, тихо и складно звучащее, обрамление, незнакомой и родной души Хелен, ведало ей свою историю, без прикрас, без скрытности.
- Пока ты вот такая – тихая, маленькая и красивая, - гласило оно, - ты будешь ждать всего, к чему привыкла – друзей, радости и интересных дней…
Но сладость утекает очень быстро за правилами света твоего окружения – оно будет прицениваться к тебе, требовать от тебя выполнения своих прихотей и считать тебя своей игрушкой, заглушая все это приманками вроде восхищений и подарков….
И тогда ты попытаешься доказать, что тоже имеешь свои мечты – захочешь, чтобы тебя любили, но не бросали, а слушались и понимали, даже боялись…
Самое страшное – это черная мечта. Она может быть направлена против сетей блеска, но, на самом деле, только затягивает туда!...
Ах, желай что угодно, но не вечности, как твоя тетя или ее подруги! Уверяю, страшнее всего – пожелать себе вечной молодости, силы, власти, славы. Пусть это звучит просто словами, исполнения которых легко достигнуть, но…
Рецепты этого ужасны, я знаю по себе: я пожелал себе иметь всегда верного друга, после сетей сцен красивой дружбы и пафосной вражды; я отказался от естественного, чтобы стать особенным и всегда иметь молодость, силу, друзей и…
Я обернул все светлое против себя - теперь вечность слышится мне приближающимся эхом… Но не дружбы, нет!...
Не желай вечности, заклинаю!... Она не так страшна засасывающей постоянностью, как двери твоей комнаты, которые можно открыть!... Знай это, принимай свой красивый мир и… спи спокойно!... Я не буду тебе больше мешать!
Хелен тихо слушала и не хотела спать. Она жутко не хотела, чтобы столь внимательный и теплый человек уходил и оставлял наедине с молчаливо-равнодушной луной, которой она еще недавно наивно доверяла секреты и желания…
Они мерцающим кругом тихо окрыляли ее сонные, болеюще-темные глазки и неожиданно сконцентрировались в одно гипнотическое сияние – блеск глаз таинственного гостя! «Он такой странный и… хороший! – думала Хелен, незаметно окунаясь в мир сна. – Кто он такой, почему ушел?... Встречу ли я его?».
На этот вопрос могла ответить, разве, что луна, отлично помнящая яда вкус гордости, эгоизма и лжи – колких веточек души баронессы на уставших губах юноши, разбившего и сломавшего лорнетку – он не мог просто так дальше пользоваться ею и этим навсегда зацепить в сети блеска простую, тихую, так запомнившуюся, хоть и незнакомую девочку.
То, что он сам предпочел избежать со слабостью и голодом от ухода живительных лучиков пусть и неестественного солнца, окрасившегося вдруг благовейным запретом – болезнью.
Не облегчением черной задачи, а призывом доказать, что он, незнакомец и ставший загадочно близким, помнит, вдали от мира сетей роскоши, и ждет блеск темных глазок Хелен…

Delirium…

...Шаги его уже тихо приближались, не предвещая ничего доброго. Замок еще чутко спал, сонно играясь огоньками канделябров, а мрак на цыпочках уж поблескивал пронзительным лезвием не то молний, не то...
Его рыка, редкого, но пробирающего до мурашек своей мистической густотой; бродящей гулко по тусклым лабиринтам коридоров и лестниц.
На миг стало тоскливо и захотелось спрятаться от этого, от проносящихся светящихся силуэтов и листьев теней, которых в помине не было - то виднелись отголоски того, из чьего выреза бедного пиджака когда-то, оптимистично и робко, выглядывала вылитая буковка "И"...
Замок, словно, совсем привык к ней, к его внимательному взгляду темных глаз, очень странно теперь скрывающихся за высоким воротом и складками буквально бескрайнего плаща.
Один раз закат ослепительно дернул ворот и открыл их, злорадно усмехаясь и отворачиваясь на мольбы и почти призрачную дрожь их хозяина. Снова проносятся мигом игра паутинок тумана, стрелки предупредительно шипят и... вдруг оглушают едва слышным, чуть ли не колокольным, звоном - он долго и безмолвно кричал, зовя кого-нибудь, кто бы успокоил, утешил, сорвав с потолочных роскошных цепей и кинув во тьму алмазные решетки его ядовито-золотой темницы.
Она же только кривляется скрипящих хрипло покачиванием, пробуждая от сна быстрые, живенькие ручки, глазки, хитро-безразличную улыбку...
Огромного, медленного порождения, уверенно преследовавшего его, терзая воспоминаниями о маленькой, дивной Сказке, смешно и неумело прятавшейся от него за дождем вымысла дел, шороха темноты и... поругиваниями добродушного, но обремененного домашними хлопотами, друга - малыша-слуги.
Сейчас - ночь, тормошащая перепугано всех и приказывающая малышу чутко ходить по замку: порождение не желало покидать его мерцающий полумрак. Решительно маленькие шаги приближаются к нему, таинственно покачивающемуся в сыром воздухе, стеснительно теребящему бескрайние рукава и капюшон пречерного одеяния, как будто, ожидающему его; и обнаруживают...
Знакомый ласково-печальный взгляд, преданно ожидающего возможности вновь почувствовать хоть на миг благовейные радужные искорки голоса неповторимой Сказки. А угрюмый замок чинно и упрямо шествует по кругу своих забот, нахмурившись и обязав ее, такую хрупкую и неповторимо-трогательную таять в водовороте серости скупого и жестокого царапания... когтей, страшного черной сединой, заката; того самого, из-за которого его пленило жуткое темное порождение...
И его, трепетавшее при одном вспоминании о Сказке, лицо исказила на четверть, как кусок мерзко-черной повязки, тьма; нагло и победоносно чиркнув по его брови жгучей, так и не зажившей, раной.
Малыш опускает руки, самоотверженно приготовившиеся стукнуть метлой, притихло провожая глазами смущенно-тепло удаляющееся в причудливые лунные узоры углов, высокое, фантасмагорически удивительное, порождение, под булавкой-буковкой которого навсегда уносились удивленно-робкие, чудные глаза Сказки...