-…Looking-glass's-…man's-…

Накрытая скатерть на тело предвещала еще одну бессонную ночь, Ратен приготовил инструменты для вскрытия, в спину ему дышал полицейский - дело не ждало.
Отдернув ткань, патологоанатом отпрянул и рефлекторно схватил горсть успокоительного - мертвец был прозрачным, почти стеклянным - только глаза были едва окрашены, в них застыл ужас.
Осторожно Ратен провел по полости груди, не скрывая брезгливости - внутренности и соки были тоже почти прозрачными, мутно-белесыми. "Как только закончу с ним - пойду в бар, запью увиденное ликером", и, накрыв после исследования труп, выключил свет, ушел; темнота...
… Темнота перед гримерским столиком отгораживала одиночество существа, что чувствовало себя путником – сквозь долгий неясный лес теней оно пришло к лампочкам у зеркала, как в родной дом – сейчас Нил нанесет макияж и еще раз перечитает сценарий, что меняется каждый раз и после, подрагивая прозрачным телом, сняв куцую рубашку, примется наносить узор и общий тон в тему нового номера.
Вот директор провозгласил: «Человек-хамелеон» в натуральных условиях, трепещите!» и Нил, поправляя черный парик, нескладно повязал веревку вокруг рук, мысленно думая: «Может, я не хамелеон, а червяк? Проходил через землю, дождь, и ползаю по стеклу, как будто чует родное существо в холодном и остром куске… Попробую полетать, хоть и не умею».
С этими мыслями, он вышел под возгласы публики привязал веревку к спустившемуся тросу и замер в позе, скучающе осматривая ядовито-непросветный черно-зеленый фон, перешептывания и волнующая дрожь доходила до его, и в то же время Нил хотел уверить себя, что это банально, привычно, и восхищенные вздохи зрителей, они быстро заскучают и забудут, хаотично ожидая все большего, сотканного из суеты толпы, огней города, – просто музыкальный фон, смешанный с пением птиц и барабанами синтезатора, под переливы неона и графических, двигающихся медленно силуэтов деревьев, под куполом потолка все происходящее слилось в одно море, призрачное, поглощающее и волнующееся под иллюзии («Где-то есть настоящая жизнь, найду ли я ее?»)…
Погруженный в раздумья он не заметил, как, после серии вращений и раскачиваний, на разный лад и скорость, трос опустил его и директор, со льстивой улыбкой пожал ему руку и отпустил; на минуту погрозив хлыстом, следом пошли клоуны, дрессированные животные, и, чем больше Нил следил за сценой из-за кулис, тем больше находил сходство между собой и ими. «Неужели во мне нет ничего настоящего?» - стараясь не смотреть в зеркало на свои слезы, он пролистывал сценарий – потом снова изображать ожившую статую из перьев среди белых, с липкими блестками, частичек крыльев, потом – радужного богомола, потом…
«Потом, потом, потом..» - ничего, кроме этих слов не просилось в его рассудок, мелькали дни под рампами и механическими аплодисментами, ночи – под краткие встречи с луной, просвечивающей фигуру Нила, жалеюще гладя его своими тонкими лучами; так когда-то касалась его лба рука девушки…
Она слышала его уходящие шаги – «человек-хамелеон» не мог поверить в искренность, после фальши арены и ежедневных тусклых мельканий лампочек зеркала гримерки, хотя часто его потупленный взгляд усиливал его сердцебиение, если ее голос слышался Нилу во сне...
«Вся жизнь моя – лишь сон, как грустно» - думал Нил, старательно подрисовывая красный тон в бесцветную кровь (его снова избил директор, отобрав еду и деньги на грим). И тогда он подумал, что в целом все-все превращается в этот убегающий ручеек, отличающийся, к тому же – деньги, время, силы – уходит на то, чтобы подмешать краску в рану; «И никому не надо видеть меня настоящим, даже ей» - закрыл глаза он, с притихлой болью подумав про девушку…
Он мечтал открыть ей свой крошечный мир (в редкое отсутствие директора цирка им пролистывались книжки, просматривал мультики о добрых детских героях, мирах, где ценили простые слова и действия, где малышей окружали веселые друзья и зеркала, радужные, говорящие, дарящие миг волшебства, слушал переливы клавесина и арфы, тонкие, воздушные нотки, словно незримая искристая птичка напевала колыбельку его грезе…)
Нил заставил себя осторожно оглянуться назад – простенькое, треснутое зеркало отражало бесцветное и жутко отливающее чуть в солнечном свете, алом от заката, снова день прошел, в перелистывании сценария, выступлениях, после которого его бил озноб и болели все суставы, глаза слабели от пестрых вспышек – и только деньги, на маскировку бесцветного зрачка и хрусталика, а, может, на то, чтобы спрятать, спасти образ той девушки…
Сейчас глаза закрыты простыней, Ратен равнодушно выбросил деньги в пыльную копилку, так и не справившись с омерзением от того, кого он увидел на операционном столе; не глядя, что, как знать, быть может, они – в невидимом почти ушедшем ручейке жизни, на котором торопилась обсохнуть и удержаться искусственный красный цвет…
И только лунный лучик с состраданием тихо потрогал упавшую его капельку, скрывшуюся в бликах, покрытого занавесом темноты, зеркала, молча отражающего огни города…

MP3

Пластинка луны ненавязчиво воспроизводила свою чарующую мелодию для дальних звезд и в такт ее звукам они мерцали, создавая настоящую, неподдельную красоту, зовущую к тишине и снам…
Но Яни решила, что состояние мира, когда никто не шагает, не разговаривает, не слушает диалоги актеров кино или не слушает музыку – глупое, неуютное. Потому девушка, с привычно-еще детским торопливым манером, поспешила снова тщательно толкнуть пальчиками динамики малюток-наушников вглубь.
«Ох, уж эти черненькие выпуклые знаки вопроса, предлагающие какую угодно песню когда вздумается – казалось, никогда с вами не соскучишься, и ничего предосудительного, опасного в себе вы не несете, правда, мои малыши?» - с нежностью погладила подушечкой пальца она наушник и поудобнее устроилась в кресло, пролистывая перед сном в интернете отзывы на любимые-нелюбимые клипы и песни.
Но в тот вечер, как ни странно, Яни не почувствовала момента, в котором жемчужинка предвкушения вылупляется птенчиком радости, или страх, разочарования или увлеченности… Не было ничего, Просто механически ее мозг осознавал, что нечто слушается, без настроения. Ее взгляд быстро опустился на экран смартфона – огромным потоком менялись песни, исполнители, и все переслушанные, надоевшие (по крайней мере, она хотела думать так).
Пальчик Яни принялся озлобленно-быстро, небрежно шлепать плей-лист, точно говоря ее мыслями: «Не хочу… Вот это… Нет, не то!.. Не, другое!.. Ииии, ерунда!.. Приторно!.. Заткнись!.. Не то!..». И так хозяйка мирка музыки подвергла критике и возмущению почти все треки, остро ощущая приступ скуки. Оставалось спать, тем более, позднее время на стрелках часов было совсем непротив. Девушка вздохнула и, лениво отбросив смартфон, стала ворочаться, куксясь на темноту, совсем забыв от апатии вынуть из ушей наушники; позже и это надоело, она уныло закрыла глаза и с нетерпением принялась пришпоривать дрему, может, хоть это ее развлечет?..
Но тут... Ее слуха коснулись мелодии, которых, несомненно, не было в списке! Яни не помнила, чтобы когда-то скачивала или записывала, да и просто слышала такую музыку – иногда композиции напоминали переливы дождя из перышек комет Млечного Пути, ласковые, убаюкивающие глубокие нотки, порою – жуликоватые шаги крадущегося невиданного существа, воображением девушка, переставшая чувствовать и каплю дремы, следила за поворотом его коротеньких пушистых ручек, временами музыка превращалась в вихрь красок, линий, невнятных силуэтов хаотично снующих перед глазами историей, обычаями, ветрами и солнечными раскатами (народы, какие были известны ей по учебникам, о которых слышала, что придумывала – все уносились в безудержном плясе под музыку)… И много-много подобных мелодий, ранее никак не встречавшихся, - воздушно-прекрасных, угрюмо-задумчивых, сказочно-беспорядочных, одна за другой внезапно приходили в телефон, уши Яни, абсолютно покоренной богатством инструментов, тонов, чистоты и переливов каждой частички их.
«Вот здорово! Вот бы сохранить их и всегда слушать!» - робко коснулась вырисовывающейся мечты девушка, поглядывая на странные названия: «Белый город – Тихо», «Полог Фантазии – Плывущий автобус», «Нотки – Искра». Имена новинок пририсовали любопытство удивлению и потаенный оттенок жадности: «Вот бы узнать, какие клипы есть на эти чудные комбинации… Или еще лучше – участвовать в них… И заснять на камеру и смотреть, слушать, слушать и смотреть…» - мелкое меткое озорное рыжее существо внутри Яни сладким голоском, не различимым и в то же время ясным именно в эти мелодии, нашептывал подобные слова, призывая думать только о них и про все остальное забыть…
«Конечно, я спала!» - разбито сказала сама себе девушка, отогнав его силой воли и противным звоном будильника. Как жаль, самые красивые и дивные мелодии на свете ей только приснились, она сохранила их себе на смартфон, но сможет прослушать еще раз лишь во сне, и то не факт., конечно, это так, ведь Яни прекрасно понимала, где греза, где день, хотя признавалась в глубине души, что лучше б никогда не взрослеть и не осознавать этой скучной и удручающей разницы. Потом шли свои дела, периодически навязчиво прерываемые воспоминаниями о нотках поразительных композиций, вернее об эмоциях, впечатлениях, картинках, вызванных воображением девушки и, она уверена, безусловно содержавшимися в мелодиях; разговоры, еда, поездки, город, комната, и все звуки, звуки… Лай собак, понукивания прохожих, свист бездельников-свалявшихся листиков…
Но вот луна бесшумно опять ставит свою белоснежную пластинку для звездочек, а они осторожно радуются, улыбаясь и гладя бликами от зубиков щечки подуставшей и все скучающей Яни, готовившейся задвинуть шторы перед сном, предварительно выключив музыку и вытащив из натруженных ушей «вопросики», вот банальная дверь, банальный занавес, окно, крошечные и большие-большие белые собачки с плакатиками… Стоп! «Ой!» - только и смогла сказать себе девушка, невольно сползая от страха и изумления на пол, с силой, порождаемым титаническим любопытством, держа голову приподнятой для окна – никогда она не видела в нем собачек, группки белоснежных, с красненькими, как вишенка, носиками, бусинками умных глаз, потешно припрыгивающих и старательно перебирающими пухлыми от пушистости задними лапками, они торопились подойти одна к другой или к человеку и показать ему содержимое передник лапок.
То были плакаты с вырезанными смайликами, словами, двигающиеся и безмолвные, за косточки, что нельзя было съесть, ведь косточки были или с пушинками, либо с колючками, с важными выражениями мордочек обменивались ими и дальше брели сталкиваться и показывать плакаты, даже если уже знали, что тому человеку или песику уж давали ношу. Яни хотела хихикнуть, пронаблюдав такую сценку, уже без боязни и с новым желанием погладить и обменяться с собачками плакатами, хотела пролезь в окно на улицу, благо, она жила низко, но вдруг…
Девушка хотела закричать, но голос не слушался ее – веселая, волшебная песенка, из ранее никогда не скачиваемых и не записываемых, которую успела она сохранить во сне – мелодия явственно раздалась в ее рассудке, как если б она находилась в наушниках… «Оказывается, это не шутки!» - затараторило сердце Яни, не долго думавшей, схватившейся за ручку закрыть окно; на манер выстрела грянула череда шипения и… пол, стены балкона вместе с растерявшейся хозяйкой рванулись с места неуправляемым автобусом, проплывшего на полупрозрачных рельсовых управлениях сквозь огни города – тот, как огромный кит, мимо хвоста коего резво проскальзывает непоседа-черепашонок, и усом антен-проводов не повел – он так же прислушивался к гулу спешащих к ресторанам, кино казино, к магазинам, просто бродивших, не знавших, где лучше..
Неведомо откуда в руки, почти не слушающиеся от хаотичности происходящего, бледные, не по-нормальному холодные, упал смартфон, и догадки его владелицы оправдались, отдавая дрожью: «Композиция «Белый город – Тихо» переключилась на «Полог Фантазии – Плывущий автобус». Упомянутый в названии предмет, как гигантский вьюн пробирался через лабиринты чертежей, картин, этого не было в воображении Яни, знал ли это автобус, явно спешивший пройти свой путь, пока слышит нотки, породившие его… «Так вот что они означали!» - притихло пронеслось в ее сознании, медленно утопающим в попытках найти миг, когда сон смешался с явью через мистически прекрасные звуки…
За что она их полюбила? Как они произошли и зачем? Что таит в себе неизведанная мелодия «Нотки – Искра», и следующие за ней? Яни думала, уже не боясь признаться себе в этом, что то – загадка…
Та самая, что любят «вопросики»-наушники, соединяясь с мирками MP3…

Крошечный мир по имени "Сердце"

В одной крошечной Вселенной жило странное существо. Оно могло летать и плавать одновременно, имело когти и любило цветы, оно было самым сильным среди своей страны, но никто не знал, насколько хрупким оно являлось на самом деле.
Создание жило себе, любуясь стеклянно-красноватыми ручейка и джунглями, сквозь которые просвечивали блики разных цветов, ловило их и было, казалось счастливым - каждый день и ночь ему было интересно играть с ними, летать среди ласкового алого тумана тех волшебных земель; и думало оно, что когда-нибудь встретит своих родичей, и вместе с ними будет под искристыми волшебным алым небом той Вселенной, всегда...
Но однажды оно решило открыть занавес своего мирка другим, поделиться всеми чудесами, что там хранились - белоснежными снежинками в форме крыльев, теплыми на ощупь, розами из звездочек, переливами незримых инструментов, секрет музыки которых знало только оно; и невидимым крохой, прикрывшись буковками старой книги, начало свой путь.
Много людей попадалось ему по дороге, каждый предлагал ему забыться, увлечься сильно-сильно тем, что нравилось - у кого это были монетки, с мимолетным веером времен меняющие цвети форму, у кого - яства и напитки, что могли родиться почти из всего, у кого - убранства...
Малютка осторожно трогало это все пальчиком, присматривалось круглыми бусинками глаз, но притихло отходило, летело прочь: оно искало новых друзей, возможно, новый дом внутри мирков тех любимых штук, предлагаемых людьми, но находило лишь важные, искрящиеся и тяжелые фигурки из надутых, как неживых, блекловатых шариков.
Они вдруг, попадая в стеклянно-светящуюся одну грань (тоже очень привлекающую людей), начинали разговаривать, менять формы и краски, улыбаться; обрадовано, доверчиво поспешило существо за эту грань, ожидая увидеть там много веселых друзей и чудес...
Но лишь ледяные каркасы и неприятный тусклый туман оказались там, все хитро просто было нарисовано там, капризными и недовольными ручками скуки, придумывавшей игрушки людям; глухие и толстые заросли крыльев-ножей надежно охраняли выход из той темноты.
Созданию было страшно, грустно, его сияющий свет, просвечивавший когда-то следом за буковками, по которым оно ушло из своего мирка, был совсем не виден из-за холодных теней, оно заплакало и стало вспоминать, как прекрасно было играть с разноцветными бликами, касавшихся его, долетая с других мирков, разных и таких же, как его, другими существами, непохожими и такими как оно.
Оно съежилось, пытаясь сохранить шевелящиеся крылышки, надеясь вернуться домой и никогда не покидать его, медленно, притихло-грустя, ритмично вздыхая, опустив глазки, как бы бережно укрывая то, что в них - красно-стеклянные, прозрачноватые ручейки и джунгли, полет в них то, что внутри него - ...
Крошечный мирок по имени "Сердце".

Звездный Воин

С треском продолговатое чудо летающей космической техники - корабль грохочуще вывалил трап, жалобно испуская последние писки работы.
С ругательствами выскочивший оттуда красно-черный юноша с остренькими рожками по всей голове в черном убранстве ядовито сверлил сияющими желтыми глазами незнакомое пространство, про себя думая: "Вот влип ты, Дарт Мол! Тебе казалось, что знаешь все миры, а куда попал?"; встряхнув раздраженно руку, он приблизил включенный световой меч, прищуриваясь: кругом был туман, сумерки, и, точно заросли, всюду возвышались здания.
Тоненькая тень скользнула в нем, очевидно спеша скрыться от алого оружия грозного ситха, постепенно уж взбешенно взывавшего к Силе (почувствуется джедай - и не будет джедая, особенно Кеноби). Казалось, безрезультатно - это незнакомое существо, к тому же, ойкнувшее и, поскользнувшись, попятившееся от клинка.
Дарт Мол наклонился, освещая лицо создания - ни одна знакомая раса не была похожа на эти бледные и тонкие щечки девушки с невиданной планеты, темно-коричневые волосы, удивленные глаза, несколько мгновений читавшие с увлечением книгу с копией красно-черного вождя противников джедаев. Что весьма изумило и его самого.
- Ух ты, меня здесь знают! - тихий, но грозный голос Мола прозвучал довольно миролюбиво, убрав оружие, прибавив, - Хоть ты явно и не джедай (так что убивать тебя нет смысла).
- Кто ж не знает Звездного Воина - едва слышно, как можно вежливее ответила девушка, протискиваясь к укрытию, хотя корабль грохнулся (иначе не сказать) об пустую улицу.
- Не бойся меня - с улыбкой придвинулся осторожно Мол, перед этим что-то обдумывая. - Раз свела нас Сила, и знаешь ты обо мне... Хочешь, я стану твоим Учеником?..
По приятному огонечку в желтых глазах его собеседница поняла - надо соглашаться, пока добрый, и званий не давай этому принцу Темной Стороны, только дай мечом помахать... Девушка набралась смелости и повнимательнее взглянула на пришельца - умный широкий лоб, мягкие черные подпалинки вместо бровей, одноцветные им узоры на подбородке и щеках; веселые рожки, задорно торчавшие, ловкие руки, и...
Она не могла поверить, что не лжет себе - ....и живые, даже какие-то солнечные глаза. "Даже он-то, хоть немного, но добрый!" - говорили они украдкой за своего хозяина, проворно с помощью Силы очищавшего кучи металлолома в поисках светового меча нового Учителя (простодушный и импульсивный, он так и обмолвился, отпуская колкости равнодушным ржавым разнообразным деталькам и машинкам, его нигде не было.
- А где же твой меч, Учитель? - с поклоном припал на одно колено Мол, стараясь скрыть замешательство (он только познакомился с наставником, а уже не нашел его оружия, подвел).
- Украли. - придумала девушка, помогая ему подняться.
- Кто посмел?!.. - далее чувствительный и ответственный ситх рассыпал горох проклятий своих врагов и союзников, угроз и причитаний. Даже "как-то неудобно" - Учитель робко переминалась с ножки на ножку и предложила сделать новый.
Дарт Мол с радостью согласился и, навострив красный клинок, пошел с ней вперед, осматриваясь грозно и втайне радуясь, что он кому-то нужен. Через несколько шагов они оказались в заброшенном магазине, ни лампочки мерцающей, никого, ни...метра чистого.
- Ух, а у нас не пачкают! - владелец руки в черной перчатке озабоченно рассматривал слой пыли. - Как исправить это, Учитель?
- Да прибудет с тобой Сила и швабра с ведром - едва сдерживая улыбку, пригласила его к указанным объектам девушка. И после наблюдала, как черно-красный брутальный лорд со скрупулезностью и даже с пристрастием усердно моет полы, разбрызгивая воду и размахивая от рвения шваброй, через несколько минут все засияло, как куполы храма Дуку.
- Все чисто, Учитель! - поклонился он по завершению работы, совсем не устав (ну он же годами сражался, бегал за врагами и помощниками), его желтые глаза блистали радостью. - Позволь мне вознаградить тебя за такое интересное задание.
С этими словами Дарт Мол взял с полки телефон, включил - на заставке была картинка, как сильный обижает слабого, долго он смотрел на нее, периодически опуская взгляд, как бы заглядывая в себя и желая исправить все, провеяв пассы руками, он превратил телефон в лазерный меч кислотно-фиолетового цвета.
- Вот, Учитель. Давайте, я вам напомню, как с ним обращаться... - с почтением протянул он орудие.
На самом деле он понимал, что девушка видела до их встречи такое оружие только в кино, и он при желании на раз-два может ее победить в поединке; однако отчего-то не только не нападал, но и с охотой учил пассажам боя на мече, шел послушно следом и выполнял все поручения, спеша точно познакомиться с новой, удивительной планетой и ее кубиками-рубиками городов, с притаившимися отдаленностью фотографиями или телевизором уголками снежных долин, жарких песков, водопадов, храмов, впечатлившими гостя так, что тоненькие желтые лучики его глаз будто тянулись к ним.
Незаметно от них шло время, и вот уже рассвет. На крылечке дома девушки он сидел, положив между ног активированный клинок, и серьезно смотрел на восходящее солнце - каждый лучик осторожно касался травинок, что тянулись, радовались, дышали, будили капельки росы, крошечных букашек, что были так непохожи на огромных вьючных гигантов его родины; где-то шепотом утра журчал ручеек, питательный, переливающийся, свежий, волшебными лепестками запускающие миниатюрные радуги цветов, крохи-планетки ягодки, листики.
- Как удивляет меня твоя раса, Учитель - почти прошептал Мол, глядя в понимающие его глаза девушки. - Здесь Сила творит такую красоту, а почти все не замечают ее за компьютером... Я со времен того, как был падаваном, и забыл, что есть на свете компьютер. Разве может сравниться он с этим утром, солнцем...
- Оно у тебя в глазах, Мол! - тихо сказала она ему на ухо.
- Правда? - оно не хотело слушаться и сердце стучалось к нему осторожно, боясь спугнуть тишину золотистых пылинок воздуха.
- Да. Только сохрани его, если можно.
- Слушаюсь, Учитель.
Девушка отошла вглубь дома, а ситх еще долго сидел, наблюдая, как белые маленькие птички взлетали ввысь, к дальним звездам, галактикам; маленькие кометы искали в них дорогу, сказочных и прекрасных; но гость неведомой им планеты не скучал по ним, он чувствовал тревогу, что больше никогда не увидит Учителя, тихую и такую непохожую; он улетит и никто больше не заметит, как тихо грустило его солнышко в глазах...
Он соорудил из обломков новый корабль, замаскировав старый, чтобы не причинить вреда девушке (Мола вызывали союзники, по-прежнему не думавшие ни о чем, кроме охоты на джедаев, власть и деньги), долго стоял возле нее, утомленной необычной ночью, показавшейся ему маленькой жизнью, любовался последними лунными искорками, спрятавшимися на ее щечке... Ему не хотелось уходить... Тихо-тихо юноша вложил ей в руки сооруженный для нее световой меч и коснулся ее губ своими, а потом... улетел, некоторое время еще любуясь на синий неон щита ее планеты - неповторимой Земли сквозь крошечные слезинки, что затаились в ослепляющем свете встречавших звезд...

Страж старой мельницы

...Осторожно он приподымает травинку водоросли, чтобы не разбудить дремлющих рыбок; вот-вот опуститься рассвет на эти воды...
Бурлящая вода шумит, играя белыми камешками дна, колесо мельницы все крутится в ней, как будто нанизывая на невидимую нить ночи и дни, незаметно ускользающие, шепчущие впечатлениями, как те камешки...
Но незаметно, потихонечку, настало это время - по-особенному заблестела, прощаясь, луна на пузырьках, что пушистым снежком украшали скромное ее сооружение, слушая мелодию мельницы, задумчиво мерцали звездочки, последние перед рассветом, как будто зная эту мысль: "Пора"...
И крошечный, белый с чуть розовым оттенком, юноша, напоминающий немного тритона приподнятыми водой полупрозрачными оборочками на локтях и ниже колен, расправил решительно розовые узорчатые пушинки складочек ушек и решительно поплыл вперед, медленно, огибая в последний раз уголок подводного мирка старой мельницы: здесь он родился и рос, исправно охраняя ее нехитрый круг шелеста воды и переливов в солнечном свете пузырьков; порою находя скучными простые камушки, цокотом спускающиеся по оси ее колеса, тоскливо жуя жемчужинку.
Он по ночам нырял в самый центр механизма и сгонял оттуда ленивых раков-домоседов, чистил, перед этим любуясь застывшими в дуновении воды водорослями; привычно слушал дальние голоса приходившего за мукой мельника и прохожих, тогда думая, еще малышом: "Этот мир такой большой, несомненно, он живее мельницы... Придет Полнолуние Водяных и я отправлюсь исследовать его, как хорошо! Буду совсем взрослый!..". И с тех пор, засыпая под одеяльцем ракушки, он часто видел во сне деревья поближе, новые любопытные глазки, носик их хозяина с интересом не раз нюхал воду, очевидно желая познакомиться с ним, представлял, как трогает рукой с перепонками ближайший листик и косматую головку владельца тех глазок; это будет, конечно, только сначала, но здорово все же так здорово...
И столько мест откроется, со своими жителями, и, кто знает, может, ждут на пути другие, но похожие стражи мельниц, причудливее, чем его; они поведают много сказочного, с ними можно делиться жемчужинками, что в одиночестве кушать было неловко, играть с ними водорослями и вместе гонять раков, это будет так весело, хорошо... Он проплывал без цели и днем с этими мыслями, огибая знакомые сооружения из камешков, оглядывая подводный мирок, совсем привычный, день за днем...
Теперь, вспоминая это, юноша... Как точно уловив мгновение с колким, ослепляющим оттенком: "Вспомни..."; остановился - какие ветра, снега и холодные дожди, очевидно ждали его в новых краях, а тут, точно солнышко та лось под каждой ступенькой колеса, умиротворяющий аромат древесины тепло скрипел, всегда ему радуясь, камешки дружной стайкой словно поднимались обнять и забрать себе все его горести, отдавая взамен лишь радость, покой... В этом, таком неновом, стареньком мирке забытой почти всеми мельницы, скоро она совсем останется одна, все также верно поскрипывая и вздыхая шелестом круга колеса...
Старая мельница, его верный молчаливый друг... "Прости меня!" - он тихонько погладил, казалось, понимающе дающуюся на прощание, ближайшую ступеньку колеса, и долго не мог отпустить, краем глаза впервые, без радости верно поджидая тающей луны, по-волшебному торопившейся подарить по-родному ласковое сияние; он смотрел, как привычно убегают со ступенькой камешки... Еще миг - и скроются... Не жалея руки, поспешил взять один, невзрачный, крошечный, один из многих...
Кажется, когда-то он был таким же крошечкой, спасшимся за ним от людей, с опасением относившимся к водняным и равнодушно - к старой мельнице, все продолжавшей свой круг, он будет все таким же, конечно, будет, и так же весело по утрам вода будет плясать в солнечных зайчиках, а ночью туман будет хитроумным паучком плести необычные узоры над ее гладью, и век, и много столетий; когда все поменяется, а...
Он будет далеко-далеко, и темными ночными волнами сквозь сон придет к нему вспоминание - эхо скрипа старой лестницы, блеск камешка, журчание алмазной чистоты воды, травинки водорослей, но он не сможет обнять их, не сможет...
Настал рассвет, время настойчиво хмурилось легкими тучками: "Надо плыть дальше!". И страж старой мельницы, крепко привязав к одному из выступов на колесе любимый кусочек водоросли, закрыв глаза, чтобы не чувствовать слез, сжал в руке камешек и бросился вперед, так, точно его затягивало туда само течение, с усилием, торопясь забрать в сердце ее, удаляющийся скрип в сердце...

"Я родился!"

Точно маленький ребенок тянется каждым колокольчиком души к радости, слышится воздушный, как облачко, смех. Он тихий-тихий, почти незаметный среди серьезных, поучающих жизни, волн прибоя, как будто бабочка, не обращающая внимание на ветер, спешил смех улететь высоко в небо...
Блестящие глазки его хозяина поднялись и с надеждой коснулись бережно лучика солнца, стучавшего в их бусинки: впереди огромный, целый мир, и еще есть время послушать его дыхание, такое величественное и загадочное. И крошечный их владелец счастливо подпрыгнул из воды так старательно, как только мог - ему хотелось взлететь, как птичка, о которых напевала мама, пока он был у нее в животике.
Теперь он родился, еще боялся не успеть поймать мгновение проплывающих пузырьков, но уже где-то внутри грела сердечко мысль: "У меня целая жизнь впереди!". И кроха-дельфинчик, еще совсем махонький и чуть прозрачный от недавнего рождения, вдохновлено бултыхнулся в глубину, пробуя нырять. Его смышленые лапки завозились в воде, дотягиваясь до шелка водорослей, где-то там выглядывают снующие капельки радуги - рыбки. Стайкой они бросились встречать нового соседа, наверное, понимая, что малышу радостно встретить их...
Крошка с радостным писком и треском погнался за ними, этими рассыпающимися лепестками радуги, притихло-счастливо вздыхая пропитанный свежестью и минералами воздух, переливающийся словно от солнца, оно невидимыми крыльями уносило малютку вверх-вниз, вдаль и вперед, качало на незримых заботливых руках, поднимая сияние сонь-жемчужинок и камешков; а дельфинчик не решался поверить, что все это будет с ним...
Это такое счастье... "Я родился!" - переливами эха смешков уносилось сердечко уплывающего все дальше в море, навстречу жизни, малыша-дельфинчика...



"Сколько ни... "Вжи"!.."

... А надо... Только захотеть, и не бояться. Это так просто, но точно навязчивая стенка из лупки страхов с глазками паучков внезапно...
Так и грянули на бедняжку-Вжика, не успел он вздрогнуть крылышками; а как все начиналось легонько, как пушинка одуванчика, под которой он любил ходить в солнышко... -
Принес Рокфор новую книгу с рецептами, отдышавшись после возни с шаловливыми Чипом и Дейлом, игравшими в жмурки с Гаечкой, да и побежал по своим делам. Мушке наказал спрятать подарок, дабы не обрадовать друзей раньше... Времени, в котором носик и ротики познакомятся с ее удивительным содержимым.
Вспомнив это, зеленый кроха... Сердито вжикнул: он только собрался слетать в ближайшийю деревню, повздыхать сладкий аромат только упавших яблочек, этих восхитительных щечек природы, румяных, пухленьких, рассыпанных розовыми земчужинками, как лепестками... У Вжика захватило усики от одного их образа, а тут...
- Книга. Просто убрать... Ну вот еще! Ну уж, и сама сможет. - если б надутые лапки летающего малыша могли говорить, наверное, несомненно буркнули именно это: какая поэзия пропадает, а сборник рецептов лежит, как тревожный маячок по имени: "Спаси сюрприз" - невидимые ножки ветра тупочат усердно Вжику - "Эй, ну выполни ты просьбу Рокки, что в этом такого-то?". Малышка-Спасатель усердно-с надеждой...
Вдохновленно смотрел в небо, туда, где гуляет непоседа ветерок... Жуська, как ласково его называл наставник Гаечки, вдруг захотел, чтобы это перышко свежести коснулось книги, и хорошенько так, наверняка, с хлопком ввысь, в укромное место, где никто не увидит, пока это нужно мышу - любителю баловать и неожиданно удивлять. "Вжиииии" - нежно тихонечко сказала мушка, с чувством поправляя красненькую крошечку-футболку на умилительном пузике, округляя глазки в сторону ветра так умоляюще, как если б вместо ветра была красавица Квинни, по которой б он в тот миг скучал, а она пролетала мимо, и он б молил пусть и об одной секунде объятий с ней...
- Фу! - и нет ветерка! - сказало небо в самом прямом смысле (незримый листик его силы, прохлады и аромата, посол зернышек и тучек, скупо выдавив свой привет Вжику хилегьким порывом, промчался мимо книжки; даже не заметив, что она там была и ее надо спрятать!).
"Видно, ветер мне не помощник" - вздохнул в мыслях манюня-Спасатель, подлетая ближе к вверенному ему предмету: в самом деле, что тут сложного - помочь Рокки? Вжик опустил глазки и стыдливо стал переминаться с лапки на лапку от воспоминаний - как весело дергает рычаги вертолета, отправляясь за кусочками мушкиных редких фисташек, суетится, меряя ему температуру, прикладывая градусник к усикам, как смешно топорщит специально роскошные свои, рассказывая шутки и сказки...
"Эх, Рокфор меня так любит!" - пикнуло что-то внутри сердечного жужжащего помощника бурундучков. - "А книге одним "Вжи" не отделаешься" - ворочалось оно, это нечто загадочное и спасительное, пока Вжик капризно-упрямо пытался уснуть, упиваясь капельками малининки. И это...
Как мелодичным лучиком солнышко тихонько потрепало за щечку уже было забывшегося в дреме Вжика - он взмыл к небу, чистому и теплому, как сердце его друзей, летел, не осознавая скорости...
Так, что... Глубокомысленно потом следил за пальчиком Рокки, расстерянно завозившимся с макушкой и шлемом летчика - новую книгу мушка забросила куда-то высоко и далеко, найти... Конечно же смогли: Чип с азартом вооружился лупой, а Дейла снабдил... душевным пинком под попку, чтобы тот не отлынивал, как-то приввчно-хитро вновь подвигаясь в сторону телевизора - надо искать рецепты.
- Да, да! Зато... представьте, как будет вкусно и хорошо. - хором защекотали им ножки, ручки и глазки их животики; в последствии получившие восхитительные семечки с сыром, запеченные в арахисном порошке, просто не описать. И не стоит забывать... Что и "Сколько ни "Вжи!"..."
... А надо лишь захотеть. И не бояться платить в ответ хорошим никогда. Это бравые Спасатели Вам скажут точно!





Король-Олень

Сквозь темные переливы недавнего дождя крадется тень. Это охотники. Им обещали много золота, чтобы изловить оленя, которого никто не видел более ста лет: из его боков живота ветвятся изящные веточки, а морда украшена цепочками извивающихся белоснежных крошек-рожек, издали казалось, что то перья волшебной птицы над благородным лбом его, нежно-синим переливающимся словно звездами...
Когда-то они приветливо-робко освещали покои юноши, со вздохом глядевшего в темноту - он ждал момента, когда любимая крошечная девушка с рукавами-крыльями волшебного платья украдкой вознесется к дрожащей в озере луне - как любовался он ее счастьем, нежными росточками рукавов, точно сотканных из воздуха; смотрел и мечтал об одном - соединиться с ней в полете хоть мгновение...
Бедного юношу, что правил богатой страной, с того мига терзала одна мысль - как добыть средство, чтобы никогда не покидать прекрасную фею; и однажды ночью он, не смотря на предупреждения прокрался к ней: легонько вздрагивающие крылышки рукавов волшебного платья забились сильнее, чувствуя его приближение, как будто опасаясь чего-то.
Долго смотрел на прелестные черты спящей влюбленный король, забыв про все на свете - в секунду, за взгляд, подаренный ему, тихую улыбку он готов был положить к ногам красавицы королевство; готовясь не слушать никого (сказывали, непростою девушкой была хозяйка крыльев-рукавов, тоненькая, маленькая, бледная и скромного убранства, но секрет был в ней.
Какой - король не знал, он видел только открывшиеся смущенные глаза, в которых стыдливо прятался страх; но, прежде чем, она успела опомниться, молодой король обнял фею за талию, уносясь мысленно к облакам... Там... холодно идет себе луна, и нет от нее привета - равнодушный луч белоснежного сияния провел... По лбу роскошного оленя. Грациозный, он, абсолютно не осознавал, как ради утонченных крылышек на животе потеряется дом (а это роскошь и почет всей страны и соседей), друзья (а это преданные подданные)...
Король-Олень не думал об этом - с негой он ощущал беспокойные хлопки узоров-крыльев, точно они были оковой для феи; с испугом он бросился искать,как все исправить... Сердце его билось усиленно, точно хрупкая бабочка, запутавшаяся в волшебном, но обжигающем огоньке... Грациозные рога отчаянно запрокинулись к луне- мягким облачком его душу покрывала, билась, силясь вырваться, одновременно сдаваясь, некая крошечная веточка, чуть покачивающаяся - ее сердце-крылья; теперь они вместе навек...
Они могут улететь к бликам ночи, по ступеням из дождя, играться снегом, точно перышками и купаться в ручейке солнца, но...
Король-Олень опустил мордочку, слезы закапали у него из прекрасных малиново-светлых глаз, что не в силах были противиться неге взмаха ее крыльев на животе хозяина, невольно закрываясь и дрожа ресницами. "Я ведь... люблю тебя" - в безмолвии робко шепнула его душа, молитвенно складывая цокот, загадочно шепчущий в тишине...
Интересный, редкий... И вот... Сквозь темные переливы недавнего дождя крадется тень.
Это спешит убежать в занавес листвы леса олень, которого никто не видел более ста лет: из его боков живота ветвятся изящные веточки, а морда украшена цепочками извивающихся белоснежных крошек-рожек, издали казалось, что то перья волшебной птицы над благородным лбом его, нежно-синим переливающимся словно звездами...




Рождение... Жемчужинки)

Как-то раз, на глубоком-глубоком дне океана, такого, где случались всякие чудеса и кораллы искрились, точно волшебные разноцветные камни, а волны переливались по ночам, как перышки луны, вдруг... Маленькая, простая ракушка сказала себе: "У меня внутри счастье!". Она прильнула, путешествуя по бескрайним водам к ласковым водорослям, так и веявшими теплотой и солнечными лучиками, спрятавшимися в их росточках.
И с тех пор ракушка стала... слышать пение крошечных рыбок-птичек, которое раньше не замечала, а небо, высокое и мягонькое, заиграло для нее особенно-красивой бирюзой. Ей приходилось туго, ведь сильный и большой океан жил свой судьбой - приливы-отливы, порою хмурились над ним тучки и соседние воды желали убаюкиваться в его гибких течениях... Но ракушка твердо знала: "У меня внутри счастье", терпеливо-радостно ожидая утреннего нежно-розовой ниточки солнца, неповторимой, живительной, укрывавшей от всех горестей и непогод...
И, как-то раз, когда звездочки затанцевали особенным узором над ракушкой, внутри которой когда-то была простая, но прелестно затаившаяся в пушинке водорослей, песчинка, проснулась и... точно крылья ее сердечка расправились - "У меня внутри счастье!".
И точно - на дне огромного океана открывала невидимые глазки и беззвучно зевала ротиком, потягивась будто на белоснежных лепестках ракушки-мамы... Крошечная жемчужинка, что засияла невиданным, единственным на все океаны светлым-светлым напевом...

Voiceless

Бывали времена, когда его не слышал никто, даже ветер, старательно катающий по мостовой смятые листья, перепачканные золой. Как унылые вороны, они поднимались было вверх, встревожено, опасаясь и устав от темной и ледяной обстановки кривых немощеных улиц, скуднеющих с каждым днем, у них точно появлялись голос и они кричали шелестом, призывая вернуться светлое небо и солнце, исцелившее б хоть малость суеверных и забитых несчастных, но…
Они были для их разума лишь листья, криво и неуклюже катающиеся по смоченным дождем тропкам, вдали с их шепотом сливалось чуть различимое эхо копыт телеги (снова, снова, снова кто-то навсегда закрыл глаза от точившей его боли, мелкой и мутной капельки, когда-то попавшей с писком крысы или царапаньем беспризорной кошки, выросшей в мирок убегания… - он привычно-торопливо смазал целебными маслами трость и инструменты, тяжелую, напоминающую череп ворона белесую маску, обдумывая эту мысль и готовясь выйти к больным… - наверное, всего: сотни раз он видел, как дети, старики, мужчины и женщины, в расцвете сил, подхватившие роковую капельку, покрывались уродливыми язвенно-слизкими нарывными пленками, у них отказывали суставы и легкие, отчаянно, в перерывах между ознобом, жаром, сильным как никогда, они забывались кошмарами и бредом, отказывались пить и есть, хотя не думали ни о чем, только бы попробовать, пусть и плесени, только бы прожить еще чуть-чуть, не видеть осыпающихся кожи и мышц, костей, ногтей, ресниц, волос, немедленно превращающихся в дом для всяких мучивших насекомых и червей; все, что угодно, лишь бы выжить, или думать, что живешь, когда болезнь отнимает язык, прежде всего в смысле разумный язык, тянет глаза и слух, даже вкус в тот грустный, ничего не возвращающий мирок…
И, чтобы закрыть, и, в то же время, взломать глухую дверь туда, он со вздохом откладывал все микстуры и ножики, куски тканей и масла, зная, что это лишь продлит боль, иллюзию и муку, забывал смазывать маску, иной раз не одевал ее, не сколько из соучастия, сколько из… той же мысли, какой были одержимы они! Ему хотелось жить, но даже можно обойтись без груды хлеба и воды, судорожно-бережно припасенные ему за награду, вернее, за надежду на его помощь, веру в то, что тусклый, припрятанный для него грош вернет им хоть капельку того, что все привыкли считать нормальной, здоровой жизнью; но… Он хотел жить, сначала по-другому, именно так, во имя чего он с отчаянным медленным вздохом закрывал глаза и отбрасывал инструменты, не боясь порезов крови и ожидая прихода мутной капельки в себя (а она все не приходила) – хотел жить – помогать, слышать стоны и внимать им, не терять смысла жизни и не забывать своего имени, потому одним движением трости в солнечное сплетение насквозь прекращал муки, хотя руки, несмотря на опыт, каждый раз сначала дрожали и вопили неслышным никому, кроме него, голосом: «Что ж ты делаешь?! Стой!!!.. Ты убиваешь, а врач!!!.. Бог покарает тебя!..»…
Этого он не хотел слышать, и не потому, что не боялся, он не знал куда идти, правильно ли он поступает, и поступает ли вообще, каждый раз с омерзением обводя взглядом свисающую с крыш промерзлую грязь, ночь ли день ли, надо идти лечить, слышать жалобы, клич, отсчитывать гроши и копить их на противозаразные масла для себя и уход за больными, и лишь маленькую часть – прятать для обетованной «новой жизни», видившейся ему в скупых и быстрых ночных грезах (ему было лишь около восемнадцати, от знакомых врачей-коллег, так сказать, он слышал и не мог в то поверить – другие доктора заводили семьи, ездили на каретах или хотя бы имели одну-две лошади, нанимали учеников и слуг, бывают в свете и носят бархатные черные мундирчики с булавками из белого золота, вырезанных в форме так хорошо знакомой в их среде маски в форме черепа ворона, имели богатства, почет королевской семьи (а там не без больных при всем том, что грязи там было куда-куда меньше), успех у девушек, море друзей, престиж… Конечно, многие эти доктора были тщеславны и жестокосердны, спешны и может потому в конце концов заражались, но могли лечиться, имели поддержку, уверенность, что их дело продолжит ученик или сын…
А он был один и никем не услышан, кроме того какого-то страстного, беспамятного и неусыпного одновременно желания жить, оно изменилось, не сразу, но поменялось, чем чаще ему стали сниться кошмары, в котором он видел себя, брошенный всеми знакомыми-пациентами, все же вылечившихся или уже умершими от болезни, как на него падает капелька, мутная, крошечная, но она разливается в море, страшное и затягивающее ледяное, он тонет, хочет увидеть перед бесконечным мигом вечно закрытых глаз солнце, чуть блеснувшее как легким, светлым перышком, распавшимся на множество маленьких и уносящихся ввысь, складываясь в фигурку не то цветка, не то ребенка, не то голубя… - он поражен этой красотой, прощальной, теплой и мягкой, воздушной и, казалось, готовой спасти его, стоит протянуть руку, и открывает рот, чтобы крикнуть: «Постой, возьми меня, если можно!»… - от напряжения попытки дотянуться к уносящимся светлым перышкам грудь напрягается в море так, что ее охватывает точно что-то железное, что заставляет опустить снова взгляд туда, в темноту воды, в которой он оказался, ему не хотелось, он сопротивлялся, но смотрел – желто-ослепляющая мутная кровавая масса стала столбом и в ней виднелись смешки обидные докторов, уязвленное грезами самолюбие, пронзившее по ощущениям грудь точно клювом ворона (и встал столпом черный-черный огромный череп ворона, едко каркнувший: «Ты тоже хочешь жить, да?!» - … далее, не то смех, не то гул чего-то незримого, но пронзающий от боли и до ее въедливых капелек… - разряд не то блеска, не то молнии убивает его и море затягивает туда, где распадаются даже когти беспризорных кошек, с которых рождаются новые и новые капельки, приносившие столько мук стрелкам его часов, с усилием двигающимся вперед…
Бум! – непочиненная гиря валится на пол и этот кошмар, не раз исчезавший, но возвращавшийся, снова как в насмешку уходит, дразня надеждой, что это навсегда. Он, не давая себе осознать, что опять в холодном поту, поспешно надевает бедный заплатанный черный сюртук, куцый плащ такого же цвета с капюшоном и, застегивая на ходу маску, спешно собрав инструменты и пузыри с лекарствами, спешит помочь тем, кто еще держиться за мысль о жизни и за саму жизнь, как и он…
В последнее время он тщательнее брался за работу, бережнее стал брать плату, хотя раньше мог заработок отдать нищим, купить хлеюа и покормить свою старую единственную лошадку, щенков и котят, подбитых воронов, по которым часто стреляли из развлечения мальчишки и стражники, теперь он спешил все принести домой, предварительно по дороге купить дорогущую конфетку или куклу, под тот же смешок и шушукания за спиной, однако, был совершенно глух и нем к ним… - дома, в куче старых одеял и занавесе их испорченных от медицинских экспериментов, простыней, на стареньком огромном сундуке спала (полночь) она, девушка, увидев которую однажды, он не смог наглядеться на нее, хоть ничего особенного в ней не было – обычная маленькая и худенькая, может, даже излишне, от болезни, с бледно-чуть всегда холодным личиком, слабеющими с каждым днем, по той же причине, серыми чистыми глазками, темными волосиками, беспорядочно спутавшимися от ветра и дождя, немного жутко и заметно пробивала язвенное уплотнение; и любой, кто увидел бы эту девушку, брезгливо отвернулся б или посмеялся, или содрогнулся от ужаса б; но…
…Только не он! – Бывали времена, когда он, с готовностью принимал мысленно проклятия больных, да и здоровых, и целые дни и ночи проводил с ней – читал книжки (стараясь как можно четче и явственнее, ведь ее слух падал вместе со зрением), показывал заморские картинки, тратя на наилучшее их освещение последнюю свечу, кормил, одевал, не жалея расходов, точно она была единственной на свете, о ком надо заботиться и так радовать, если не сказать – баловать… - а ведь где-то внутри, с каждым мгновением, проведенным с нею, именно такое чувство росло и жило, и проливалось тем светлым, спасительным лучиком из снов, усыпляющим и дающим крылья, еще больше он спешил узнать, чтобы вылечить именно ее, теперь только именно ее, не знал никто, да и всем все равно, и не поняли б, отчего находил он прелесть, волнующую и сводящую с ума, в ее глазах, тусклых, от постоянно неприбранной погодой и серостью с сыростью среды, волосах, с маленькими ниточками седины от недуга, ради чего тут можно было тратиться, бежать в мороз за семенами, чтобы вместе, греясь полусгнившими поленьями, смотреть на слабый зеленый росточек («Однажды он превратится в птичку, она будет лететь, с ее перышек будут капать белые-белые звездочки» - говорила она, тихонько прижимаясь к его плечу и от этого он забывал все на свете, торопясь снять сюртук и маску, чтобы обнять крепче, гладить, целовать ее)…
С каждым днем он постигал жизнь, слушая ее тихий голос и сквозь его нотки, как через волшебную лупу, слабенькую улыбку малыша, которому она отдала старенькую игрушку, повиливание хвостом щенка, игравшегося с грязными снежинками – «Это жизнь!.. Они знают, просто пока не в полную силу, что трудно, но радуются просто тому, что живы, и это счастье… Мы вместе, мы будем вместе!» - тяжело выговаривая слова, опускались ее серые глаза, видно пряча лицо, которое все больше и больше покрывали рванные проступы страшной болезни, когда-то незаметной проникшей в нее…
Он, как пьяный, с каждым угасающим днем еще больше и больше старался подарить ей сласти, цветы, украшения, книги, все, что видел и мог, хотя прекрасно понимал, что за это получает страдание и еще получит, ведь в мире, к которому он привык во сне и наяву, этой жидко-мутной капле, было столько страждущих, голодных, почти без одежды, больных, озлобленных от невозможности условий, ждущих его со слезами и воплями, и, естественно, не забыты им, но все не то, ведь… Они – не она, не его настоящая жизнь, теперь так трепечуще обрывающая ввысь свои хрупкие чистые ниточки - … девушка со временем не глядела на еду и его подарки, не говорила и почти не слышала его слов, ей почти не спалось, только ее взгляд и рука дрожаще были устремлены к нему, со страхом, точно она на миг перестала верить в собственное убеждение, ей хотелось жить!..
И эта тихий ручеек невидимо утекший однажды с ее уст, запекся у него на губах, исказив их от боли, обжигающей, в сто раз сильнее, чем «профилактические» костры, коими не брезговали его коллеги, наспех привязывая или сбрасывая в огонь умерших; ручеек мысли, мании, мечты.. – назовите как угодно, неважно… - перышка жизни сорвался с его губ нечеловеческим криком, да…
Бывали ли времена, когда его не слышал никто, даже ветер, старательно катающий по мостовой смятые листья, перепачканные золой. Как унылые вороны, они поднимались было вверх, встревожено?…
…Voiceless

(Посвящение)

E-Manta

Рассеивается в бесконечности звезд и синевы, вихрях комет, планет, точно легкие волны воды - то плывет вдаль, осторожно пробуя каждый свой шаг... Крошечная черепашка, что купается в лужице созвездий, на спинке ее стоят миниатюрные слонята, каждый из них скучающе глядит в свою сторону: первый - на планетку вечного льда, второй - в края той, где всегда жарко, третий - на мирок, покрытый чудесными садами вишни и причудливыми водопадами, последний - в планету джунглей, родину необычных цветов и лиан, гигантов-растений.
Слонята очень грустили и безутешно вздыхали хоботками, чтобы привлечь внимание черепашки, давно уставшей от своих маленьких четырех друзей, но не имевшей права их бросить - тогда она будет, по ее тревожно бьющемуся стуку сердечка, в мысли: "Совсем одна"...
И, опустив на миг головку, чтобы спрятать слезки, крошечный обитатель звездных вечных глубин продолжал свой путь, унося на себе слонят и новый, целый мир на их спинке, периодически останавливаясь, чтобы оглянуться на две, лишь две планеты, к которым тянет вернуться вопреки всего...
На первой было белым-бело, и светло, все соткано точно из чистейшего сияющего белоснежного камня, и даже сквозь травинки и радугу цветов, ягод, проливался, как сердцевина, белый свет. Ближайшая звезда освещала только одну сторону того прекрасного мирка, и даже тогда выпадал переливающийся, пушистый снег, и в атмосфере планеты становилось больше прозрачно-белых листиков, следов и незримых ручейков удалявшихся эхо; на прогретой стороне - была лишь приятная прохлада синевы и свежести, и порою в дожде играли сиянием отражения ее самой - белой, завораживающей спокойным и тихим светом.
Много дивных существ жило на той планете - кто-то, махонький, с круглыми большими-большими глазками, постоянно в пути к собственному домику, хотя его сияющие полупрозрачные складочки тупотали чуть над его лестницами уж сколько раз; среди снежных лесов и долин жили белые тюленята, моржики с усиками и безобидными бивнями, белый с черным носиком моржонок Иля, что очень любил этот мир и все понимал, хоть и не говорил, тихонько наблюдая за волшебством той планеты с подушки снежной горки, в лабиринте бело-ледяных застывших, точно алмазы, огромных деревьев - прятался почти белый, мягко-зеленоватой нежной шубки, покрытой пятнышками легких синевато-темных теней, с огромными ушками, умными огромными раскосыми глазками, умилительным носиком, ротиком и лобиком, в центре которого сияла непрерывно переливающаяся звезда.
Это была Луна - Хранительница сказок, чувств, снов и мыслей. Именно она оберегала день и ночь, пожалуй, одну бесконечную длинную ночь, белую планету. Крохой со звездочкой во лбу она пряталась от беды или когда хотела сохранить что-то крайне ценное для себя, подождать того, кому без грани преданна...
Но стоит отодвинуться нередко шелестящему и хрустящему занавесу снежного леса Луны, она выйдет: тихая, огромного роста девушка, с сияющей кожей, волосами и одеждой, у нее зеленые чуть раскосые глаза, слабый румянец щек, на бледных губах порою лишь слабая улыбка, едва-зеленоватые волнующиеся локоны, ниспадающие точно от ветерка на складки простенького приятной синевы платья с вырезом, причудливая корона из белого мрамора в виде шариков-ушек с крохотными сережками, чтобы скрыть настоящие, застегивающаяся сразу на подбородке и с той же сверкающей неугасающей звездой бриллиантом в центре.
Луна печально окидывает свои покои, изредка порываясь улететь в бесконечную высь... на огромных крыльях белоснежного зверька, что был почти гигантским, но не слишком большим для своего вида, с явно выраженной шейкой и грудкой, с непропорционально большой головкой, коротюсеньким тельцем, крошечными задними лапками и длинными-длинными передними, у этого создания были тоже зеленые глаза, как и у всех сородичей, сотворенных когда-то миром Луны, нежно-розовые носики и глубинки маленьких ушек, несмотря на когти и внушительные размеры с массивным хвостом (это были миролюбивые кады, верные стражи белых его долин).
И вот снова она летит, сквозь почти вечный холод своей планеты, навстречу... черепашке, слоникам, все тоскующим в звездных мерцающих водах бескрайней синевы без нее и...
Без розовато-красноватой планетки в кольцах, с мистическим гулом опоясывающих ее, точно магический циферблат, как невиданные весы, они наклонялись во все стороны от непрерывного обдумывания, переживания, противоречивых порывов... на этой планетке тоже были день и ночь, только дня было больше, а ночная прохлада была слабой, томящей, быстротечно таяли капельки дождя на паутинках джунглей, пестрящих сочными красками, пьянящими ароматом цветами, спелыми фруктами и ягодками, стыдливо прятавшихся в алом тумане заката...
Там, в мерцающих светлячками, в шелесте листвы, тоже охраняли чутко леса кады, только они были совсем другие - с радужными глазами, зеленоватыми носиками, более крупные, чем их белоснежные братья, с более мощными когтями, и пушистая густая шерсть их была ярко-красной, переливающейся, почти рубиновой. Здешние эти зверьки, напоминающие морских свинок коротким тельцем и огромной мордочкой, и льва - хвостом, тоже были спокойными и дружелюбными, потому совсем не боялись своих соседей и уважали их - рассу существ, питающихся травой, бегающих на лошадиный манер, но с длинными железными рогами вроде бычьих, - рыжеволосые кудрявые юноши и девушки и дети, с тонкими чертами лица и фигуры - минозавры - свободное и в случае нужды - воинственное племя, верно чтило память и обряды послушания лишь одному существу...
Это был светло-светло-розовой, почти белой расцветки единорог Сатурн, с зелеными глазами, периодически показывающийся им вожаком кадов - сильного, сурового с недругами этого самца легко было отличить по еще более короткой и коренастой шее, плечам и груди, по поясу из ослепительного темно-зеленого серебра, переходящим в подкладки на верхние суставы передних лап и шлем, украшенный пронзительно белым камнем...
Но никто не видел его истинного образа - как только последний минозавр забывался дремой, и на стражу сна семей кадов выходили первые зверьки их, вожак их, уединившись, превращался в единорога, а после бежал, бежал без оглядки, тоскуя по светлому-светлому лесу, который был только в мире Луны. Иногда его сердце не выдерживало тоски по нему и... его хозяйке, тогда он, бережно укрывая листвой опавшие лепестки самых нежных цветов и только уснувшие или распустившиеся их бутоны, и поворачивался всем телом, всем взглядом и сердцем, памятью туда, откуда лился мягкий белоснежный свет...
По ниточке его спускались и вновь уносились ввысь разные существа той и этой планеты - вяфки - полупрозрачные искристые собачки всех пород, дивный жучок, с иссиня-черной спинкой, усыпанной приятными белыми пятнышками, ламантинчик Нерей, любящий плыть в бескрайних морях тех планет вместе с медузкой Бузей и белыми тритончиками, дельфином, скатом, с розовой оборкой и глазками, прелестными рыбками - точно лепестки, роскошного хвостика, чуть ли не со спинки и с самой головки; с умными глазками и философствующие о чем-то своем упитанные важные, с щечками и усиками во всю длину крылышков-плавников, тоненькие, светящиеся красочной чешуей малыши, они были самых тонких цветов: розоватые, приятно-алые, чуть синеватые, мягко-апельсиновые, светло-солнечные, чуть салатовые, белые; и многие другие...
У последних ступеней этой лестницы стоял преданный привратник - бог Анубис, мужчина с головой черного пса, в человеческом облаке показывающийся в виде юноши с короной фараона, с белыми ободками у бровей и на щеках, в черной тунике и с двумя мечами-лезвиями света - желтый и красный, у первых - его сестра, Баст, женщина с головой кошки, превращающаяся в задумчивую девушку с короной фараона с длинными, как косы, концами, и белыми ободочками у глаз и щек, где-то посередине лестницы стояла крошечная по сравнению с ними, маленького роста, Алая Девушка...
Даже Луна не знала, откуда она прилетела и что она делает на планете Сатурн, как ее зовут и зачем она так часто появляется в ее мире. Условно говоря - она была не то ближайшим помощником хозяина соседней ало-розоватой звезды, не то... его отражением, одним из обличий!.. Эта странная девушка, едва доходящая до пояса ей, со светлыми, почти белыми волосами, кожей и глазами, чуть раскосыми тоже, подетыми ало-розоватой дымкой, в открытом восточном легком одеянии, с короной, состоящей из легких перышек на ободке из золота, розового лепестка, падающего на лоб в середине цепочки и тонких сережек - ободков по бокам; задумчиво отчего-то молчащая, тоже смотрит и ждет черепашку со слониками, что вдали плывут в созвездиях, и будто ее частица, просто в какой-то миг заблудившаяся и теперь не может найти ее...
"Не Сатурн ли ты? Ответь, прошу!.." - не раз спрашивала свою загадочную подругу Луна, отводя взгляд, в смущении наблюдая, как... белые кады вместе с рубиновыми с радостью неторопливо прогуливаются, мощной передней лапой осторожно ловя переплетающиеся в танце розовые, красные, белые лепестки и перья неузнанных птиц, а среди минозавров до сих пор явственно слышно эхо ржания счастья (они общались с единорогом)! И ее крошка со всех складочек бросался прятаться и с глухим писком округлял еще больше глазки и замирал, будто видел уже узнанный - или, еще лучше, - незнакомый замок; только завидев переливающуюся фигурку Алой Девушки. Внимательно смотрел на нее и Совенок, что жил в лесу Дождя Алмазов - он уже что-то понимал, и опускал бусинки глаз, проводя ими улетающих вместе розовых попугаев, точно предчувствуя, как...
Однажды, в спирали бесконечных звезд, Луна, уносясь в звездном вихре, под звуки волшебных самых тонких невидимых инструментов, вдохновленная, ловя ушками сквозь мрамор причудливой своей короны нотки то арфы, то флейты, то лютни, то колокольчиков и перестукиваний ветров, каких ее планета не знала, как точно чье-то биение сердца и дыхание, чья-то близкая и знакомая до трепета тень были рядом и помогало воплощать свою задумку; проводила пассы руками, забывая обо всем, отдаваясь полету, направляя свое сияние и тепло на... тотчас забившийся пучок света, принявший форму яйца. И с новым восходом белого светила на обоих мирах (ее и создания Сатурн) - скорлупка яйца треснула, в красоту звезд тихонько окунались глаза новорожденной черепашки и слонят на ее панцире, течение знаков зодиака, скрестившись, бережно отнесли их вдаль, девушка, не имея сил сопротивляться чарам музыки, стараясь не закрыть совсем глаза, попыталась оглянуться - скользнула тень, что стояла позади нее и тотчас исчезла, ало-розовая и так пронзительно четкая (увидев рождение черепашки и ее четырех спутников и заметив эту тень, Луна потеряла сознание)...
Она очнулась в снегу своей планеты, и задрожала - по ее телу все еще пульсировали излишки света, но снег обжигал холодом, с усилием она хотела встать и не могла - нет сил, желания - мысль укрыться снегом и забыть хоть на миг все произошедшее - тень и ослепившее, пронзившее насквозь сияние, точно не только свое, - клонила в пух белого льда... пух? Луна осторожно попробовала шевельнуться - не было... желания - так уютно, тепло, и то были не только снежинки, но и лепестки с перьями, запела, закружилась в глубине леса белая птичка, привычно ласково урчали кады, прогуливаясь хвост о хвост и, чуя и свою хозяйку тоже, подавали друг другу знаки оберегать малышей, самок, стариков и еду, держаться друг дружки; все вроде пошло по-старому...
Девушка пробовала вздохнуть глубоко и, наконец, подняться, но не могла - застегнутая и тяжелая корона, пробегающий холод сделало ее дыхание частым, как будто по всей фигуре пробегали маленькие иголочки (небольно, но соображать с ними - как в тумане, теплом, искристом, и вместе с тем - прохладном и осыпающемся дождем из лепестков)
"Надо вернуться к Сатурну" - притихло скользнул взгляд Луны вниз и она с решительностью еще раз попробовала подняться - не выходило - со спины зияла еще незажившая рана.
Девушка вскрикнула, вспомнив о ее причине, снова упав и не зная, куда идти дальше, хотя ей была подвластна не одна планета: единорог, которого она вынуждена была увести из светлого-светлого леса, единственный тот, кому радовались зверушки, друг кадов и моржиков с щенятами... Он отчего-то с некоторых пор впал в такое отчаяние, что побежал за ней, не осознавая, что творит, едва не пронзив ее рогом; не то отгоняя от себя, не то желая вернуться - навсегда запомнила Луна тот миг и его взгляд, отбросивший ее белым кадом с надломленными крыльями броситься под защиту этих самоотверженных зверьков; почуяв страдания девушки, один из них уже мчался на помощь; она обрадованно ступила ему навстречу, и... тотчас отшатнулась - перед ней тяжело дышал вожак рубиновых кадов.
"Сатурн, прости!" - только и смогла шепнуть Луна, отвернувшись и обреченно зашагав было обратно, вспомнив о том, что черепашка, слонята, мир Сатурна и ее нуждаются в ней, надо только незаметно юркнуть к себе в покои большеухим крохой со звездочкой на лбу, чтобы начать...
"Ты вроде давно знаешь кадов и так и не поняла, что от них не скрыться?" - раздался в тишине... мужской голос, который совсем не походил на тот, что был у Анубиса.
"Кто здесь?" - встревоженно осмотрелась Луна, понимая, что все на планетах все же живет и будет жить своей жизнью; в небе не было никого, по сторонам и впереди - только рубиновый зверек в латах, может, послышалось, или то еще все музыка не покидает ее, и даже не она, а что-то такое, что несомненно было и есть, но что?.. Ощущая, что мысли отказываются работать, девушка собралась с духом, погладила вожака кадов по макушке и, опустив голову, медленно пошла вперед, искать единорога.
"Останься, прошу!" - внезапно ее несильно схватили за руку, тот же голос.
Чувствуя, что она начинает дрожать от непонятной все еще ей робости, Луна, приготовилась оградиться своими потоками сияния и тепла от преследующего Анубиса, что тоже мог менять обличье и голос; или...возможно - чужака (кроме единорога Сатурна, которого она любила больше других творений всех планет, и него других мужчин просто не может быть, самцы минозавров и кадов не в счет; неужто опять гость, надо разобраться).
Она повернулась и... широко раскрыв глаза, выдохнув от изумления, без сил, качнувшись едва вперед, чтобы обернуться, упала на руки мужчине, окруженного ало-розовой дымкой, в белом убранстве и с убранным мечом, на голове у него была корона из золотых перышек, на лоб падала цепочка с нежно-розовым лепестком посередине.
"Ты - Алый Юноша, брат Алой Девушки?" - едва выговорила она, слабо пробуя высвободиться (он бережно приближал ее к себе, обнимая).
"Я - Сатурн - тот, которого ты любишь и который любит тебя, тот, кто тоже сотворил эти миры и подарил их тебе... Нам... Ты не ошибалась... Поверь, не ошибалась - заключил он, глядя в ее глаза, - Алая Девушка - это была лишь Моя Тень"
"Не может быть, я видела единорога" - Луна побледнела и ее сияние задрожало от предчувствия, догадки, как назвать это - она запуталась; тяжелая корона клонила ее голову, но она сделала усилие над собой и подняла ее умоляюще, обращая к мужчине. - "Я устала, помоги мне, если ты Сатурн, то... Прости меня, прости за все, я всегда любила тебя больше всех планет... Неужели тогда..."
" "Тогда" уже почти не имеет значения, у нас есть настоящее и настанет в свое время будущее..". - тихо кивнул он ей, наклоняясь к ее уху, пробуя расстегнуть корону.
Сатурн, дав знак вожаку кадов вернуться к своим, повел ее в светлый-светлый лес, вновь укрытый снегом, но вечно цветущие волшебные деревца не уставали ронять белые, красные, нежно-розовые лепестки, ввыси летает белый соловей, поднимаясь к бесконечному лучику, белому, мирка Луны, она слушала с сожалением его вспоминания и хотела отдать свои, но не могла - слишком многого она не смогла понять и простить себе, потому не имея сил сказать, ее губы замерли, приоткрывшись, глаза вопрошающе поминутно, опускаясь или обводя просторы вокруг, осторожно касались глаз того, кто снова был рядом, в лучшем месте ее планеты, и, видно, от осознания этого прощает все, и хочет услышать ее голос.
"Но как же?.." - наконец нашлись скупые слова и отчаянно бережно поднялись взглядом Луны в его душу (как и раньше, она осторожно погладила его рукой, легонько касаясь теперь его руки).
"Я понимаю, ты хочешь услышать все... - долго молчав, сказал Сатурн. - Если можно, услышь меня. - он закрыл глаза, потом снова открыл их, (такого взгляда он не дарил никому), только ей, приготовившись вырвать из сердца самое сокровенное (для нее, Луны) - Зачем все это, если б не ты? Если б я не осознал, что ты вправду любишь меня?.. Я честен с тобой, как ты со мной, и не потерплю какого-то пустого или ненужного надрыва, даже если он будет жертвой и ради меня - у меня тогда разрывается сердце и не знаю, как помочь, поддержать и защитить тебя. Да, в моих силах держать свою планету и не одну ее, да зачем они мне одному? Есть у меня преданные друзья и родня, ты их знаешь - Анубис, Вождь Минозавров, Белый Соловей - можно сказать, это моя душа отчасти: я бы не справился без них и потому создал вожака кадов, превращаюсь в единорога, дабы оставаться с ними и вместе защитить наши хрупкие мирки... Но... Разве я оставлю тебя одну справляться с ними?.. и ты права, Алая Девушка - моя Тень, я создал ее ради тебя; теперь я оставляю ее в покое и с тобой полностью открыт... Знаешь, я признаюсь, просто не видел другого выхода сказать тебе: как только ты, пожалев меня, оставила меня в этом лесу, все оставалось со мной, было тепло и хорошо, как это видели его другие обитатели, я же... был в еще большей расстерянности, чем сейчас, думал, что сойду с ума - мне было больно до того, что как только ты увидела мои страдания и захотела прийти на помощь, я нечаянно ранил тебя.... Раскаиваюсь, ты все видишь... - (ало-розовый туман в его лице и фигуре осел и стал редким - все забелело, как сияние Луны) - Но когда ты вернулась, я.... Не нахожу слов, что творилось в моем сердце - все прекрасно... пронзительно осознавая, я полюбил тебя еще больше... Я люблю тебя!" - бессильно чуть повысил голос он и заговорил после паузы снова, тоже задрожав и придвинувшись ближе.
" Я люблю тебя тоже, моя луна!.. Мне одиноко и пусто без тебя, мне не верит никто, но ты... Вот просто когда чувствую или представляю тебя рядом, мне больно и легче одновременно, я начинаю думать о том добре, что ты сделала для меня, о твоем дивном мире и тебе... - Сатурн пронзительно всмотрелся в глаза девушки, мягко наклоняясь, - и начинаю вспоминать тебя всю, разную, когда ты урчишь другим кадам в небе, гуляя с их малышами, ловлю каждый шелест веток, если понимаю, что там ты, робким и пушистым комочком с ушками и звездой в лобике, чутко дремлешь... Но более я люблю не твои обличья - тебя, принимаю, жду, и... Луна, я увидел тебя!.. Может, ты до конца меня тогда и не знала, просто мой взгляд остановился на тебе... Вот и сейчас не могу отвести его от тебя, твоих зеленых глаз и волос, ресниц, лба, щек и губ, от твоей шеи и плеч; от твоей фигуры; тебе стоит только показаться, как меня начинает раздирать тоска и желание еще раз тебя увидеть и услышать... просто почувствовать твои шаги и твое прикосновение..."
Луна чуть хотела отклониться, но он не дал ей, торопясь высказать: "И когда я остался после первой нашего расставания в светлом-светлом лесу - тебе надо было вернутся, ведь твой мирок соскучился по тебе и это чувство передалось тебе, меня пронзила дрожь - ты уходишь. Охватил страх больше никогда тебя не увидеть и потому я стал догонять тебя мыслено, в мечтах, гладить, обнимать и целовать, без памяти, потеряв контроль над собой... Все, все, только не оставляй меня в одиночестве вновь... Ты же любишь меня, я чувствую, почему ты убегаешь? Не бойся ничего!.. Это правда, я думал и кричал без слов так, и сейчас тоже... У меня нет сил расстаться с тобой вновь, я люблю тебя! Да, может, странно, дико, как угодно, но... Люблю тебя!.. И как только ты заблудилась в моих джунглях, я бегал как не свой, лишь бы найти тебя и освободить тебя от пут Царь-Дерева (кругом стоял шелест листьев всех тех деревьев, что кружатся в его пещере, и он заглушал мои шаги, навалившаяся листва скрывала тебя от меня, но... Ты, наверное, не забыла, как..."
"Я все помню" - тихо ответила она. Проводя пассами света, вырывая снова потаенные льдинки сомнений и обид из воспоминаний, запускала сюжеты из светло-светящихся очертаний, один за другим: вожак кадов, пытаясь прорвать живые веревки Царь-Дерева, бил мощным хвостом, махал когтями, пугая и точно нападая, что совсем не походило на мирных членов его стаи; отчетливо удар за ударом от длинных лап невольно ранили хрупкую Луну и в один момент она почти безжизненно повисла на путах; громкий хруст (они упали, но рубиновый зверек в латах, жалобно гулко завыв, дрожал всем тельцем, ощетинясь, как бы борясь с самим собой - он понимал, что его хозяйка, да и вообще... слабая, одинокая девушка вот-вот может умереть без его помощи; или именно это пугало его, пронзало огромные переливающиеся глаза ужасом стыда перед собой? Так или иначе, вожак кадов, терпеливо, но твердо рыкнув, скрылся из виду...
Луна долго не понимала тогда, что происходит, как теперь относиться к своим любимым существам, да, немного другим, возможно, теперь совсем другим, но... вопреки логике, обстоятельствам, глазам, с невольным страхом цепко ловящим то одну рану, то другую, то чужие джунгли из которых возвращаться в родные целую вечность, вопреки всему она молила себя только об одном: "Не уходи, любовь, из моей души... Кто без тебя из кадов выживет, если я перестану тебя испытывать к вожаку? Это... Не он, не он! Его что-то или некто принудил быть таким!.. Надо подумать, подождать, осмотреться...". Махоньким, незаметным зверьком с умилительными большими ушками и огромными глазками, со звездочкой на лбу, она с трудом вернулась в свои заснеженные покои; думая... Вернуть все, как было - чистое, белое сияние почему-то уже не то, и какой-то алый, розоватый оттенок появился в каждой снежинке или штрихе тени, словно поблизости печально томилась чья-то душа, не зная, как унять боль...
С трудом выжившие минозавры, оправляясь от нее, заплакали, отказываясь от травинки и сна - ушел единорог, что-то случилось с их надеждой и мечтами, и теперь они почти совсем как лошади, просто бегали племенем с места на место, чуть что - наклоняя голову, выставляя острые рога и показывали шипы, спрятавшиеся на кистях руки; и не узнать их тоже, некогда радовавшиеся распускавшимся фиолетовым розочкам и радужным пещерам; Значит, они не причина, они ведут себя как стражи снежных лесов и красочных джунглей, впрочем, старающиеся быть такими же спокойными и занятыми заботой о друг друге и более мелких соседях, урча и поводя длинными хвостами; что же делать? Девушка снова и вновь обходит планеты, свою и Сатурна, впервые ощущая пронзительную смену света и тепла на них, но ловя кожей дрожь - полупрозрачный малыш ее мирка испуганно забился под пенек и не решается оттуда выйти - запертые кошмары вырвались без хозяйки планеты наружу, такие, что даже он боится, и одной ей не защитить перепуганных, смутившихся жителей своих владений...
Первая мысль Луны была - обратиться к единорогу, ведь они были лучшими друзьями столько лет, и... нет, она любит и верит ему, неужто он больше не вернется, и покинул даже Светлый-светлый лес, созданный для него и оберегаемый от всех бед? Она остановилась и, закрыв глаза, тяжело выдохнула - нет, это вольное, близкое ей существо, вольное (свободное)! Он не игрушка, она его любит... Любит... Что ж, надо научиться быть без него, может, он еще вспомнит о ней, может... Сейчас другие задачи, столько их накопилось... Пока она гуляла вместе с Сатурном по чудесам своей планеты, по уголкам его мирка, во всем видилась лишь сказка, и были силы и выходы спасти любое волшебное творение, а теперь... Ну, что ж, теперь так, как есть...
Луна, как можно тверже, пытаясь скрыть обреченность, пошла в атаку одна, столкнувшись лицом к лицу с одним из самых страшных существ, что отбросил войска Анубиса и Баст даже, Красным Человеком; черно-красное лицо его озлобленно-холодно подсвечивалось маленькими желтоватыми глазками, замок его, вечно наполненный гостями и трофеями, готовил свои ловушки для храброй, но все же слабой в схватке девушки, силы были неравны и Луна... Как тогда, отчаянно выставила руки, показав готовность защищать всех своих созданий и их мир - все, что она любит, ни смотря ни на что, до конца (противник вот-вот нанесет свой последний, победоносный удар)...
Упавшая, она ждала своей участи, больше не превращаясь в зверька и в белого када с крыльями (даже того, с кем сражаешься, можно уважать и потому не забывать о честности); Красный Человек вплотную подошел, приготовив алый длинный клинок света; но... Вдруг отступил и точно исчез, словно и духу его не бывало; последнее, что видела Луна в наступившем темно-бело-алом тумане, густом и неприятном, вязком, это убежавшую к себе в замок фигуру Человека, уносившего на своих руках еще одну, ранее никогда не встречавшуюся ни на одной планете, тонкую, точно... девушки в восточном, легком наряде, от которой шел чарующий алый свет!..
Вскорее от его потока Красный Человек ушел и больше его не видели ни на одной, знакомой Сатурну и Луне планете, Алая Девушка... Это странное творение также покинуло владения самого жуткого создания, хотя по своей красоте, мягкому нраву вполне могла с ним ладить и, быть может, осчастливить; но вскоре до девушки дошел слух, что незнакомка сбежала от ее врага; не желая ему что-то простить, хотя ничего плохого он ей не желал и готов был разделить, отдать все сокровища и трофеи, всю свою силу ради того, чтобы быть с ней; она убежала, не оглядываясь, вылетев в окно замка Красного Человека, и только ее и видели крошечные круглые глазки, спрятавшиеся от всего, что творится за бледно-сияющей луной...
Огромная, задумавшаяся прекрасная девушка, носившее это имя, с мягкими светло-сияющими чертами лица изумилась, что пришедшее существо никамими судьбами не хотело объединиться с самыми могущественными богами - привратником Анубисом и его сестрой Баст; да и чего греха таить - Луна отчетливо увидела теперь, как искала дружбы с незнакомкой умиротворенная фигурка с длинными косами на манер короны фараона, поглядывая снисходительно зелеными глазами с белой каемочкой, как ее брат вздыхает по таинственной Алой Девушке, воя по ночам, уединившись от своего войска...
Анубис внезапно скрестил оба меча, убивая собственное порождение, чтобы только избавить от страданий, как ему казалось, прекрасную манящую живую загадку, все светившую издали алым приятным светом, чем... подорвал ее доверие и Алая Девушка сказала ему: "Подумай, что ты делаешь?!" (Мечи вспыльчивого бога нанесли новые раны одной из подопечных его собственной сестры, ни в чем невиноватой, тихонько охранявшей себе неувядающие розы и лучики солнца, облака, что росли из ее сердца, не без боли); увидев последствие, Баст отказалась от мысли дружить с ней, как будто это все - ее вина, просто стоявшей между ними на лестнице эпох и мыслей, чувств, круговоротов стрелок звезд и туманностей...
Луна всмотрелась в лицо Девушки, покидавшей ступени самых главных хранителей планет: что было на нем - сожаление, гордость, радость, тоска? Сияющие алые искринки вокруг мешали разглядеть ей до конца, полностью увидеть и осознать, вдуматься... И события, невольно, как распутывающиеся нити, все разворачивались дальше, вперед, не то в прошлое, не то в настоящее, не то в будущее; и она с трепетом, затаив дыхание, вместе с мужчиной, тихонько и незаметно глядевшим на нее и на них; смотрела, как...
Алая Девушка бродит по ее владениям, точно ищет кого-то, ей непривычно после теплого и яркого мирка оказаться в царстве снега и сумерек, но в глазах ее было одно: "Это ее мир, таков ее мир, Луны". Девушка с упоением и каким-то сожалением ловила розовые и алые лепестки, снежинки, смотрела, как они почти не тают на ее маленькой ладошке; одинокий лес, светлый-светлый, снова под снегами, вдруг что-то мягкое, вихрем, капельками, стало падать ей на плечи, бережно касаясь, тихонько, как бы боясь потревожить и оставить в то же время, это были как крылья незримого ангела, встревоженного ее печалью и спешившего к ней; она оглянулась - никого, и только снегопадом, теплым, мягким, точно напоследок, падали белые перышки... Алая Девушка подняла голову вверх - там, мелькая среди заснеженных пушистых и высоких веток, бился... в свободном полете белый соловей, то порываясь навсегда покинуть лес, то возвращаясь к нему, не в силах оставить тонкую, чистую красоту тишины его тропинок, шелеста мороза и опадающих лепестков, то, что когда-то воспели его сердечко и горлышко, и теперь он, как в беспамятьи, все пел и пел песни, искал новые, но все нотки возвращались... сюда, в светлый-светлый лес, в котором гуляли единорог и прекрасная девушка, в немного синем платье, сияющая и точно сотканая из белоснежного света...
"Луна!" - ахнула Девушка, едва не ударившись, упав на снег и ощутив обжигающий холод, глядя вслед уносящемуся дальше в лес соловью, как... На себя: она тоже не знала, куда идти, вернуться, может, напрасно она покинула свой дом на планете Сатурна?.. Стоп! (дрожащая Луна внезапно широко взглянула, всмотревшись в ее взгляд - "Это я ошибаюсь, откуда я знаю, ее ли это дом? И кто она вообще? Он - (она стыдливо-осторожно опустила глаза в сторону мужчины, испытующе молча смотревшего на нее) - говорит, что она - лишь его тень, вызванная ради меня и что он - Сатурн, таков, какой есть... Почему я просто не могу это принять, ведь... Я вправду никогда не помнила, чтобы жила где-то Алая Девушка... Но и Сатурна я таким никогда не видела... Ничего не понимаю, отчего? Если это ты - мой любимый, единственный единорог Светлого-светлого леса... - Если это ты... Помоги мне, я буду тебя еще больше хранить! Пожалуйста, прошу..." - глаза ее снова аккуратно встретились с его взглядом...
"Я все сказал, да и нужны ли нам теперь слова, чтобы понять друг друга?.." - вздохнул он, явная грусть и сожаление чувствовались в его голосе (он, очевидно, желал освободиться и освободить Луну от тумана всякого рода, оставить только сияние, пусть и новое, но... Нечто не давало ему это сделать, что-то мешало, отвлекало, не отпускало... И он снова осторожно придвинулся вместе с ней к поплывшим вновь маленьким миркам не то прошлого, не то будущего...
Где-то там... Алая девушка остановилась и, бесцельно возвращаясь к себе, пытаясь образумить, что найдется, чем заниматься, хоть и немного лун и сменилось, ничего не упустится при желании... Она стала на место привычного всем правителя мира Сатурна - новая роль, новые проблемы, не так быстро и легко, как разделять обязанности привратников той Лестницы; да и жители, признаться, что-то не в восторге от нее, а если и было облегчение и радость - то быстро сменились тоской по старому хозяину: никогда еще ими не правила девушка, да и сам мирок не предоставлял таких условий, чтобы она правила - жара, резкие и короткие ночи, суровые, куда более суровые кады и орда минозавров, с которыми шутки плохи. Ну, что поделать? Надо возвращаться к тому, что надо, необходимо! - и Алая Девушка одела привычные вожаку кадов зеленые латы, единорогом поскакала по долинам засушливым, полным кровожадных и несправедливых к более маленьким и добрым зверюшкам, джунглей; ("Так это все правда!" - ахнула Луна, не имея силы закрыть глаза - она понимала, что лучше увидеть все, как есть!) - острому рогу чудной лошади приходилось ранить, калечить, отстаивая порядок, справедливость, не допуская хаоса, способного разрушить самый стойкий мирок...
Но никто не видел слез Алой Девушки, как она бежала... в сторону белоснежной планетки и долго-долго думала, смотрела на нее, тянула руки, без слов поздывая тех, беленьких мирных зверьков, снежные долины и голос белого соловья, что был будто стоном ее души; "Луна, зачем мы расстались? Зачем ты покинула меня? Зачем?.."
И потом навязчиво-утомительно рассудок нашептывал: "Никто никого не покидал, просто так получилось... Да не ты ли оставил ее, чтобы спасти от Красного Человека? Вспомни, как она вынудила тебя бежать из Светлого-светлого леса..."
"Не помню" - тотчас раздавалось внутри Алой Девушки
"А ты вспомни! Твой мир пошел крахом, ты все бросил, чтобы отвлечь от нее того, кого она сама допустила явиться на свою планету; и... Ты опять за старое?!"
"Что ты понимаешь под словом "старое", Сатурн? Ничего старого нет, как нет ничего нового... И ты сам это знаешь... Ты что, сам себя перестал слышать?! Очнись!"
"Вот именно, очнись и забудь о Луне! У тебя собственная планета есть, и ты обязан оставаться на ней... Перед ее жителями обязан, твоими помощниками, твоими творениями... Ты Сатурн или Алая Девушка?!"
"Как я могу забыть ее доброту ко мне, и смысл это забывать? Такой же доброты просто нет, потому, что другой Луны тоже нет! Да, она гигантская, да, ее планета покрыта больше снегами, да она улетела, но..."
"Но что?"
"Прикажешь мне покрыть туманом забвения тепло ее, ее свет, причем целый Светлый-светлый... лес мы вместе создавали и мне всегда там были рады, забывая дожди и незнакомцев, она просто прогоняла туман и чужое, чтобы сохранить этот лес для меня!.."
"Никто не заставляет тебя следовать ее примеру, прежде всего она сама... Не она ли, хоть и плакала, но говорила: "Я люблю тебя, мой единственный единорог, и без тебя целый мой Светлый-Светлый лес, что живет только с тобой, будет грустить, как и я... Но ты ведь хозяин в нем, и... И ты волен скакать, куда угодно... Если позволишь, буду тебя лишь ждать..."
"Выходит, ты не слышал этих слов? А если и слышал, какой-то туман не пускает в твое сердце их свет..."
"Да нет никакого тумана, Сатурн, Луна напустила свой на тебя!"
"Что ты врешь?! - заорало что-то внутри ее ревом разьяренного рубинового сурового када. - От нее исходит нежное, белое сияние, я чувствую его до сих пор и оно зовет меня, вопреки всему..."
"А ты не иди!" - хмыкнуло нечто, умывая точно руки с шипами, пытаясь смыть кровь от ран, что не заживают.
"И что дальше? Это все, что ты можешь мне предложить?! "Не думай о Луне, займись своей планетой... Да я и так ею занимаюсь! Одному мне не справиться! Я не справляюсь один, не видишь что ли?!"
"Поищи себе помощниц... А она не оправдала твои надежды, и еще скажи, что я не прав!"
"Луна меня ни в чем не винила, и я ее знаю довольно долго, и увидел все ее черты, так что же? Она все мне прощает и простит... Другие так смогут, чисто, самоотверженно, всегда? Вот тебе вопрос, заткнись и думай..." - и невидимые рога как минозавра боднули бешенного дракона, со всей скорости, наскоком, не думая, заступившись за невидимого крошечного, забившегося в угол детеныша када (хотя в природе эти существа сохраняли паритет и ни нападали, ни защищали друг друга)
"М-да..."
"Ты поговори мне еще! - воинственный нрав, отдающий эхом взбешенного ржания заступника малыша-када, переходящий в сопящее мычание, как отдувался он, после разгоряченной битвы. - Вот и думай! Луна была права, Сатурн хозяин своей планеты и никто ему не имеет права что-то запретить... Даже ты, как ты себя ни назови - разум, совесть, или чувство... Или ты и есть тот самый туман, откуда я тебя, впрочем, могу знать?.. Думай! И не мешай мне! Я и Луна разберемся как-нибудь сами, что мы хотим друг от друга... Что хочу я... О чем мечтает она... Как-нибудь... Постараемся.... Без тебя... Сиди себе и не вякай, а то получишь!!!.. Думай!.. Только найдешь ли без Луны ответ?.."
И Алая Девушка, подняв голову и выбрав путь, пошла дальше, стараясь унять и понять рой мыслей и наваждений, что еще преследовали ее, как и...
Гигантскую девушку, чьи чуть зеленоватые волосы развивались от неспокойного ветерка, ничто не предвещало беды... ночь снежного леса казалась привычно спокойной и только отчего-то встревоженно запрыгали по веткам кады, уводя детенышей и самок подальше, предчувствуя битву... Привратник Анубис снова скрестил мечи, его сестра Баст натянула волшебный лук, на горизонте слышался точно табун лошадей и поднимались клубы пыли приближения чужаков... обитатели ночного леса забились в укромные местечки, ведь по сути своей были добрыми и не понимали, зачем воевать, потому были беззащитными; из другого конца планеты к ним спешил еще один, тот самый, со звездочкой на лбу...
Кады с урчанием недоверия выстроились в оборонительный рядок, на высоких ветках, как птички, патрулировали запасные самцы, самки бросали испуганно-предупредительные взгляды, крепко прижимаясь к самцам и укрывая лапами своих малышей, выставив на всякий случай когти, хвосты их колыхались, как при урагане, в нерешительности, по строению тела и так неуклюжие, они неловко топтались на месте, - без своего вожака они не нападут, - но отступать некуда - мирок, их подруги и детки, настоящие и будущие, были под угрозой; и кад-самец покрупнее и порассудительнее, похрабрее, поворчав про себя и про дела, по

XVII386.3BettBettAlanRailSideChriHenrKataGabrwishTescKingHomoWinnNoraJaynJohnElecHearRobeClas
TotaMartMichRecoHarvPhilFernWilhDiamKamiFilmErghXVIIAccaSpacXIIIIntrKareDeanMariArriAnilWell
JohnZoneLuciParkMeetChriMornLiveOsirXVIILEGOSideCotoEnerArchJourThomgunmWestXVIIGreaXVIIBoot
CamiAllaWindXVIIRobeELEGDarkWindKaziCircBeraWindELEGBuzzHeinJeanWhenHaroArtsJaneThisPrakZone
GardBestPatrFreeZoneZoneXVIIEricZoneAndrZoneZoneZoneZoneZoneEnriImmoZoneZoneJuanManihaveOrbi
ZoneDaniOMEGGlobleroShagIndeMIELLippJeanMichBookGlamExpeChicFridWoodParkOZONPEUGAutuThisClas
GreeJuneInteJohnCurtHarlPeteJewemailBoomColdsupePhilWhenChoiDaviEddiAutoCybeNovaSideHappLinu
XVIIFranPlatKarlSoviAlanJoseXVIIPianndowTalkforeIntrDiamShorIngeSallXVIIDisnMarlMambMutaGran
NelwBeerAndrJoseHodgKrucJudaBirdThomStonAllaLogiKeviWhetChriClanwwwmBriaSilvPearPinkGlobGlob
GlobJeanDypkJeweMartHorsTracVienRodnChikIntoThomMPEGtuchkasThisPasc

audiobookkeepercottageneteyesvisioneyesvisionsfactoringfeefilmzonesgadwallgaffertapegageboardgagrulegallductgalvanometricgangforemangangwayplatformgarbagechutehttp://gardeningleave.rugascauterygashbucketgasreturngatedsweepgaugemodelgaussianfiltergearpitchdiameter
geartreatinggeneralizedanalysisgeneralprovisionsgeophysicalprobegeriatricnursegetintoaflapgetthebouncehabeascorpushabituatehackedbolthackworkerhadronicannihilationhaemagglutininhailsquallhairyspherehalforderfringehalfsiblingshallofresidencehaltstatehandcodinghandportedheadhandradarhandsfreetelephone
hangonparthaphazardwindinghardalloyteethhardasironhardenedconcreteharmonicinteractionhartlaubgoosehatchholddownhaveafinetimehazardousatmosphereheadregulatorheartofgoldheatageingresistanceheatinggasheavydutymetalcuttingjacketedwalljapanesecedarjibtypecranejobabandonmentjobstressjogformationjointcapsulejointsealingmaterial
journallubricatorjuicecatcherjunctionofchannelsjusticiablehomicidejuxtapositiontwinkaposidiseasekeepagoodoffingkeepsmthinhandkentishglorykerbweightkerrrotationkeymanassurancekeyserumkickplatekillthefattedcalfkilowattsecondkingweakfishkinozoneskleinbottlekneejointknifesethouseknockonatomknowledgestate
kondoferromagnetlabeledgraphlaborracketlabourearningslabourleasinglaburnumtreelacingcourselacrimalpointlactogenicfactorlacunarycoefficientladletreatedironlaggingloadlaissezallerlambdatransitionlaminatedmateriallammasshootlamphouselancecorporallancingdielandingdoorlandmarksensorlandreformlanduseratio
languagelaboratorylargeheartlasercalibrationlaserlenslaserpulselatereventlatrinesergeantlayaboutleadcoatingleadingfirmlearningcurveleavewordmachinesensiblemagneticequatormagnetotelluricfieldmailinghousemajorconcernmammasdarlingmanagerialstaffmanipulatinghandmanualchokemedinfobooksmp3lists
nameresolutionnaphtheneseriesnarrowmouthednationalcensusnaturalfunctornavelseedneatplasternecroticcariesnegativefibrationneighbouringrightsobjectmoduleobservationballoonobstructivepatentoceanminingoctupolephononofflinesystemoffsetholderolibanumresinoidonesticketpackedspherespagingterminalpalatinebonespalmberry
papercoatingparaconvexgroupparasolmonoplaneparkingbrakepartfamilypartialmajorantquadruplewormqualityboosterquasimoneyquenchedsparkquodrecuperetrabbetledgeradialchaserradiationestimatorrailwaybridgerandomcolorationrapidgrowthrattlesnakemasterreachthroughregionreadingmagnifierrearchainrecessionconerecordedassignment
rectifiersubstationredemptionvaluereducingflangereferenceantigenregeneratedproteinreinvestmentplansafedrillingsagprofilesalestypeleasesamplingintervalsatellitehydrologyscarcecommodityscrapermatscrewingunitseawaterpumpsecondaryblocksecularclergyseismicefficiencyselectivediffusersemiasphalticfluxsemifinishmachiningspicetradespysale
stunguntacticaldiametertailstockcentertamecurvetapecorrectiontappingchucktaskreasoningtechnicalgradetelangiectaticlipomatelescopicdampertemperateclimatetemperedmeasuretenementbuildingtuchkasultramaficrockultraviolettesting